Лада хихикнула, перегнулась через стол, потрепала меня по щеке. Она в несколько глотков выпила принесенный ей кофе, даже не заметив искусно нарисованного ветвистого деревца на пенке. Роза вызвала такси.
Из окна машины я прощался с неспящим городом, которого не знал до того, с его жителями, танцующими в душных прокуренных клубах, дарящими друг другу тепло на темных аллеях, сидящими в тихих, уютных кафе. На прощание подружки расцеловались, а мне Роза и рукой не махнула.
Уже у двери подъезда Лада взяла меня за руку, шепнула в самое ухо:
– Розка говорила тебе? Скажешь, что мы весь вечер были вместе?
Я кивнул.
Поднялся с Ладой в квартиру. Но дома все спали. Я попрощался с сестрой и пошел в свою котельную.
Шел, не разбирая луж, хотелось спать и есть. «Скорее бы снежок выпал» – слышал мамин голос, и Розин «тогда это ничего не значит», и музыка, все бабахала музыка, перебивая далекие:
– Здрасте.
– Здрасте.
– Тепло у вас?…
Глава 5
Проснулся, показалось, что вечером, тускло горела лампочка в котельной, за окном то ли пасмурно, то ли уже темнеет. Взглянул на старые часы над столом – два часа дня. Дядя Паша уже принес от Валентины Петровны горячий обед.
– Сходишь за хлебом? – спросил он, когда я, растерянный спросонья, сел на кровати. Я пошарил в кармане джинс, ничего. Дотянулся до куртки, лежавшей на полу у кровати, нашел в кармане немного мелочи. Пересчитал, на булку должно было хватить.
– А на обед откуда взяли? – спросил я.
– В долг, – пожал плечами дядя Паша. Ну да, у нас всегда так перед получкой.
Пару глотков воды и вышел на улицу. Похолодало. Небо было серое, хмурое, недоброе. Все от него чего-то ждали. Люди насторожено поглядывали, задирая головы вверх, земля уставилась в него стеклянными глазами луж, и мама в моей голове говорила: «скорее бы снежок выпал». Наверное, один я ничего не ждал от набухшего, тяжелого неба.
Мама ждет меня сегодня домой, вспомнил я, воскресение же, у нее выходной. Но я не туда собирался, было дело поважнее.
Пообедали принесенным мной хлебом и борщом. Сел рисовать, а сам то и дело поглядывал на часы. Вот уже три, четвертый час, почти четыре. Помыл посуду, подмел пол в котельной, почти пять. Отнес банку из-под борща Валентине Петровне, ровно пять.
В начале шестого, под стук неспокойного сердца, отправился к доктору.
За все эти годы я ни разу не захотел смерти. Никому. Ни разу, Вера, никому. Мы играли с мамой по вечерам в домино и монополию, ходили в гости к ее подругам, у которых были хорошие дети. Хорошие и маленькие дети, для которых я изображал рык мотора, катая машинки по полу, или говорил разными голосами за их мишек и зайчиков, много рисовал, освоил уголь и большие форматы и никому не хотел смерти. Ходил с мамой на рынок, носил тяжелые сумки с продуктами, мерил приглянувшиеся ей свитера и ботинки в магазинах, пылесосил в квартире, мыл посуду и никому не хотел смерти. Наряжал елку, посыпал разноцветными шариками праздничные куличи, покупал маме открытки с цветами и… Мне некому было желать смерти, будто не я подумал, будто подсказал кто-то извне. Мороз пробежал по коже. Я оглянулся по сторонам. Я был один, без Веры. Десятками равнодушных глаз смотрели на меня многоэтажные дома. Взглянул на мрачное небо, а оно мне каплями по лицу.