Но ночью я превращался в преступника за запертой железной дверью. Только прибывал я не в тюремной камере, а в пыточной. Моя не состоявшаяся жертва ходит рядом, улыбается мне, носит в кармане ключ от этой самой пыточной. А я сам себе судья, надзиратель и главный свидетель. Я зарабатываю себе на свободу, размыкая круги. Учусь не прислушиваться к его шагам за стеною, не сжимать кулаки при звуке его голоса, не опускать глаз, встретившихся с его. Учусь любить Ладу, не ненавидя ее обидчика.
И однажды утром, собираясь в больницу, мама, наконец, сказала мне:
– Хочешь, Лешенька, со мной? Лада обрадуется.
– А можно?
– Можно, – впервые за долгое время искренне, радостно улыбнулась она.
Это значит, думал я уже сидя в такси, что у Лады действительно все хорошо, и что полный полицейский разрешил меня выпустить. Он нашел убийцу, и это оказался не я. Значит и с Розой все было по-настоящему…
В просторной больничной палате стояло две кровати, на одной лежала неподвижная бледная Лада, другая сейчас пустовала, на ней поочередно проводили ночи Марсель и мама. Я думал, что Лада спит, но на мамино радостное «смотри, кого я к тебе привела!» она еле заметно кивнула. Мама с порога принялась хозяйничать: поправила Ладе подушку, прибрала на прикроватной тумбочке. Я стоял у Ладиных ног, неловко поправляя спадавший с плеч белых халат.
– Леш, отнесешь поднос в столовую? Она будет справа, если идти… – мама еще долго объясняла, но закончила уже привычным «а, ладно, я сама».
– Привет, – Тихо сказал я Ладе, когда мы остались одни.
Она лежала по грудь укрытая простыней, и тела ее я не видел. А вот лицо… на него было неловко смотреть, и больно и жалко и стыдно признаться, любопытно. Ладу я только угадывал в нем – носа под белой накладкой почти не видно, под глазами синяки, губы обветренные, сухие.
– Привет, – тихо сказала она ими, и я сразу узнал ее голос, сдавленный, хриплый, но ее – садись.
Я придвинул стул стоящий неподалеку у окна к кровати, сел.
– Я в порядке, – говорила она с закрытыми глазами – в дерево врезалась. Подушка безопасности сработала, нос об нее сломала. Еще сотрясение мозга, и так, по мелочи, – помолчала немного и добавила – Марсель говорит, сделаем в Америке пластику, буду еще красивее – с трудом сглотнула слюну.
– Наверное, тебе тяжело говорить, – слезы наворачивались у меня на глаза, но Лада перебила:
– Все хорошо, – она чуть приоткрыла глаза, ресницы задрожали, а из-под них слезы. Одна за другой слезинки покатились по впавшим щекам – все хорошо – жалобно повторила она.
– Лада…
Что мог я сказать ей в утешение? Только и придумал: