— А-а…
Она ужасно выглядит, а ещё я замечаю смятый с алыми пятнами носовой платок.
— Наложница не знала, что юная госпожа захочет её увидеть. Наложница просит прощения за неподобающий вид, — кажется, мама собирается подняться с кровати и преклонить колени.
Это и выводит меня из ступора.
— Что ты говоришь, мама? Это я, ЯоЦинь. Я вернулась. Разве тебе не сказали, что накануне совершеннолетия я возвращаюсь?
— Моя Цинь-Цинь?
— Я унаследовала мамину красоту, правда? — я решительно сажусь на кровать, обнимаю маму, прижимаю к себе. — В храме я молилась за мамино благополучие.
Я сжимаю не так уж и сильно, но она придушенно всхлипывает, сначала обнимает меня в ответ, и я поражаюсь, насколько слабые у неё руки.
Мама отстраняется, заглядывает мне в лицо.
— Моя Цинь-Цинь, глупая девочка.
Чего-чего? Сказано с нежностью, но подобные обращения я терпеть не намерена, пусть и от мамы.
— Ха?
— Цинь-Цинь, зачем ты пришла? Мама болеет и давно в немилости, я не смогу тебя защитить, как раньше. Уходи скорее. Ты не должна пострадать из-за меня.
— Мама, дочь уже выросла. Я могу защитить нас обеих.
Я лиса, а не свинья.
Я собираюсь сказать, что мы немедленно уходим, но меня прерывает тихий скрип открывающейся створки. Кто-то приближается.
— И-эр? — окликает мама.
— Это я, наложница Юй-ши. О?! Ю-юная госпожа?
Ещё одна девчушка-служанка. В руках у девочки глубокая миска.
— Ты принесла маме ужин? — улыбаюсь я.
Я не ела с утра, однако меня это не беспокоит — ци прекрасно заменяет пищу.
Привстав, я протягиваю руки, чтобы забрать миску. Из меня никудышняя нянька, но в честь встречи я могла бы сама поухаживать за мамой. Но как только я вижу содержимое, весь мой благодушный настрой меняется.
— Девочка. Ты действительно осмелилась принести госпоже бульон из очистков?
Служанка шарахается, падает на колени, но при этом ухитряется не только удержать миску, но и не пролить ни капли. Я же в бешенстве. Нет, я понимаю, что девочка действоалва не сама, и едва ли стоит её винить, но зло берёт.
С запястья соскальзывают слабые мамины пальцы, она не смогла схватить меня за руку.
— Цинь-Цинь, не сердись. И-эр не виновата, И-эр очень добрая девочка.
Мама заходится в кашле. Её сотрясает дрожь, с уголков губ текут две тонкие алые струйки. Мама пытается прикрыть кровь платком.
Проклятие!
— Я не сержусь, совсем не сержусь, только не волнуйся, ладно? Мама?
Мама обессиленно сползает на подушку, дышит тяжело, хрипло.
И-эр подаёт голос: