Мученик
Мысли не покидали мою голову. Милая, воспитанная Рони, прошедшая первую любовь в недопонимании и унижении. Что сталось с её миром? Я мог многих людей понять и оправдать их поступки, читая их без эмоций, но она не поддавалась мне. Я мог объяснить некоторые фрагменты, но картину целиком не видел. Душевная боль, неизлечимая обида предательства, изувеченная психология, жажда жить, попытки бытия с новорождённой психикой. Это вызвало во мне старое воспоминание одного важного фрагмента моей жизни.
Десять лет назад. Неопрятный плацкарт вахтавиков возвращается на большую землю, отогреться после сурового зимника и поправить здоровье. За окном с каждым часом убывает шкала снежного покрова, а в месте с тем деревья становятся гуще и выше. Я уверен, такую картинку можно наблюдать только в нашей стране, где на одном краю вечная мерзлота, сама не ведая собственных глубин, а на другой, палящее солнце пустыни, где дети снег видели лишь на новогодних открытках.
Страшные грязные сумки, связанные картофельные мешки, набитые вещами, торчащие отовсюду куда их только возможно пихнуть. Кто-то собрался своими бригадами, наплевав на номера в билете, чтобы понять – какая же она вкусная! Эта русская водка. Где-то режутся в карты, крича при этом будто на кону квартира, а бывает, на кону и вправду… уже чья то квартира. Наш плацкарт по своей сути напоминал общий вагон, где люди перемещались и садились куда им заблагорассудится. Так в одном из отсеков мы и собрались. Трое совершенно незнакомых друг другу молодых парней, каждому из которых дико и непривычно здесь находиться. У каждого была своя маленькая история одного большого севера. Каждый устал, каждый с нетерпением ехал домой, отсчитывая пролетающие за окном столбики с километрами. Вагон был не полностью оккупирован вахтавиками, просто они выделялись на фоне маленькой жизни плацкарта, где дети осваивали поручни верхних ярусов, словно лианы, а мамки наслаждались пылью пакетированного чая, обсуждая по-женски бытие сего. Старики, вероятно вошедшие однажды в берлин, доказавшие всему миру кто здесь папка, смотрели молча, с болью в глазах, на пьянь русскую. Студенты, дембеля, семьи – всё было, но выделялись лишь вахтавики, оголодавшие и одикаревшие.
Ближе к вечеру наша троица достала из закромов всё то, что удалось собрать в дорогу и не стыдно было выложить на стол. Правда смешно? Денег у каждого за пазухой было в достатке и наличкой, цифровых ещё не водилось толком, банковские карточки уважаемая редкость. Помнится, моя первая была в кожаном чехле с фильдеперсовым швом, сейчас то и телефонов навороченных в таких не хранят. А вот купить было нечего и негде там, откуда мы едем. Разве что в дупло засунуть эти фантики и ждать пока белка орешков вынесет. Максимум что можно было приобрести это пирожков на станции, и то на большой. Обычно наилучшие консервы с ночного пайка оставлялись в дорогу, а хлеб выпрашивался в столовой. Особо коммуникабельные умудрялись заказать продуктов бензовозу, посещавший какие не какие города, и даже водку. Но хватит, я слишком ушел в лево, вернемся. Проводница продала нам бутылку водки по баснословной цене, и мы повеселели. Обсуждали север, работу, и конечно же родные края. Вдруг шум, за пару отсеков от нас, женский крик.