Но я себя переоценила. Когда его ладонь скользнула на мою талию, не выдержала и выдохнула:
– Лёша, пожалуйста, – голос сорвался, – я не хочу. Не надо, Лёша…
Шевцов вдруг замер, поднял затуманенный взгляд, пытаясь разглядеть что-то в моём лице при неверном свете луны. Во взгляде проступил шок.
– Бестолочь? – его голос всё ещё был хриплым, но в глазах появилось осознание, и Лекс поднялся на вытянутые руки. – Какого чёрта ты тут забыла?
– Хотела убедиться, что ты целый и невредимый, – ответила тихо, боясь даже пошевелиться, вдруг он разозлиться и продолжит.
– Чокнутая. Убирайся! – Алексей отстранился и, не дав мне даже возможности выползти из-под него, сталкнул к кровати.
Я скатилась и упала, неуклюже приземлившись на четвереньки, едва не взвыв от боли в недавно ушибленном колене. А потом едва ли не с низкого старта сделала ноги.
Расстояние до комнаты показалось длинным и непреодолимым. За мной никто не гнался, но я всё же стремглав бросилась к двери. Момент, когда я судорожно закрывала замок в своей комнате, становился уже регулярным. Но в этот раз получилось далеко не с первого раза, потому что руки просто ходили ходуном. До кровати я тоже добралась не сразу. Просто осела на полу посреди спальни в полной темноте, чувствуя подступающую истерику.
Какого чёрта, Шевцов? Что такого я сделала тебе? За что ты превратил мою мечту жить с матерью в ад?
Лекс
Память.
– Знаешь, Лёха, – как-то сказал Должанов, – это стрёмно – помнить всегда, что творил по синьке. Бухой он на то и бухой, чтобы забыться.
И я с ним вполне согласен, потому что моя память, наверное, уникальна. Как бы я не надирался, хоть до поросячьего визга, я всегда всё помню.
После вчерашнего «разговора» с Ермолаем и его миньонами мы с парнями хорошо накидались. Тому дерьму, что бурлило внутри меня, нужно было дать выход.
Я понял, что подо мной не Ирка ещё до того, как она начала умолять. За пару секунд. Ирка пахнет совсем иначе – ярче, развратнее, слащавее как-то. А ведь дура бестолковая с огнём играла, едва не доигралась.
Бестолочь хоть и бесит меня, но ведь я не хотел ничего такого. Подобные вещи – табу.
И всё же, в душе гадко как-то. Испугал девчонку. А она только по началу сопротивляться пыталась, а потом одеревенела вся, застыла, словно сдалась. Просила не трогать. «Не надо, Лёша, пожалуйста…»
– Мать твою! – остервенело ударил кулаком в дверцу шкафа. – Дебил!
Подсохшие раны на костяшках лопнули, измазывая белое дерево. Боли я не чувствовал сейчас.
Ей же вчера и от Ермолая досталось. Хреново всё это.
Я пошёл в ванную. Нужно засунуть было голову под кран, может хоть тогда в ней перестанет стучать набат. Но воды в кране, почему-то, не оказалось. Что за фигня такая? Пришлось тащиться в общую на первом этаже.