Не поэт потому что, не философ и не писатель.
Но уверен, что у меня все было круче, чем у любого из них. Потому что невозможно, чтоб кто-то другой испытывал то, что испытывал я, когда целовал Злючку.
И, наверно, я бы вот так вот, охренев и утратив все ориентиры, прямо в кабинете ее бы и поимел, если бы не одно НО.
Общественное место, оно тем и плохо, что оно общественное.
— Вера Валентиновна, я хотела уточнить… Охххх…
Я какое-то время еще держу застывшую статуей Злючку, продолжаю целовать, шумно сопя, уже нежную шейку, попутно лапая все, до чего дотягиваюсь, и вообще не реагируя на внешние, мать их, раздражители.
Но за секундой затишья следует рывок, настолько бешеный, что, потерявший последние ориентиры от того, что мне отвечают, и слегка по этому поводу расслабившийся и кайфанувший, я просто не удерживаю маленькое, но мощное цунами в руках.
Злючка вырывается, красная и несчастная, с огромными испуганными глазами и мокрыми губами, вся расхристанная. Прически никакой нет, волосы в диком беспорядке. Пиджака тоже нет, я его успел стащить с нее, не помню, когда, видно, чисто автоматически. Блуза расстегнута до пояса, и белое гладкое тело в простеньком белье не дает отвести глаз, так и манит на вкус попробовать, языком провести по тонким косточкам ключиц.
Юбка перекручена, и туфли валяются на полу.
В целом, выглядит она нереально горячо. Так, словно ее только что трахнули. Хотя это не так.
И дико, просто дичайше жаль, что не так!
Я, уже немного взяв себя в руки, разворачиваюсь и смотрю нагло в ответ на разинутый рот некстати забредшей тетки с не-пойми-чем на башке, заступаю так, чтоб закрыть спиной торопливо приводящую себя в порядок Злючку и улыбаюсь кайфоломщице своей самой развязной и нахальной улыбкой, которая, как мне прекрасно известно, действует на всех без ограничения баб очень даже определенно.
И, главное, позитивно.
Спокойно застёгиваю рубашку, которую не успела стащить Злючка, щелкаю пряжкой ремня. Туда она тоже не добралась. Только пальчиками потрогала.
Черт… Так жаль!
— Веее… Вера Валентиновна… — не с первого раза выдыхает тетка, прижимая наманикюренную лапку к объемной груди и таращась на мои застегивающие рубашку пальцы застывшим взглядом, — что это такое? Ну как же вы… Это же школа…
— Таисия Петровна… — голос Злючки из-за моей спины звучит слабо и виновато. И чуть ли не со слезами. Того и гляди, зарыдает. Ну уж нет! — Я… Я не хотела… Я не знаю, как это…
— Таисия Петровна, — улыбаюсь я обезоруживающе, — это моя вина! Не смог удержаться!
Сзади наступает молчание, мертвое. А затем Вера возобновляет приведение себя в божеский вид. Ее шуршание звучит нервно. А я продолжаю: