– Прости, – пролепетала Элис, чувствуя себя неуверенно в мужских объятиях.
Что говорить, до этого момента её мог крепко обнимать папа, иногда Пол, а как мужчина – лишь Саша. Объятия Арттери можно было бы назвать дружескими, ничего лишнего не произошло, когда он прижал к себе девичье тело в зимней одежде. Однако, женским чутьём, вдруг обострившимся, Элис поняла – человек-медведь мужчина. Мужчина, заинтересованный в ней.
Стоило тогда дать понять, что никакого продолжения не последует – Арттери отступил бы, но Элис словно наблюдала со стороны за происходящим. Будто это не она идёт за руку с мужчиной по стремительно темнеющему пляжу. Не она позволяет закутать себя в широкий мужской шарф. Не она смеётся, фыркает, как кошка, когда мелкие-мелкие брызги волн попадают на лицо и кисти рук. И абсолютно точно не она ходит по искрящемуся предрождественскому Манхеттену, открыв рот, как девочка Алиса, попавшая в страну чудес.
Увидела Элис знаменитую статую Свободы и тот самый Бруклинский мост, как и миллиарды огней на ночных, оживлённых, будто в разгар выходного дня, улицах Нью-Йорка. С высоты полёта вертолёта. Именно там, на борту, она вдруг поняла, насколько этот мир, мир Александра Хокканена и Марьяны, далёк от её мира. Вдруг показалось, что она отпустила ситуацию. Быстро, почти мгновенно. Оборвала донельзя натянутую нить, услышав жалкий «бзинь» и звенящую тишину потом. Тогда она в это поверила всем существом.
Арттери проводил Элис в гостиницу, не предприняв попытку заинтересовать в совместной ночи, несмотря на то что напряжение, порой возникающее во внезапных, почти театральных паузах, кричало о желании, вожделении мужчины. У стеклянных дверей он остановился, улыбнулся, Элис разглядела – даже в декабре на его лице видны веснушки.
– Ты выросла, Элли? – тихо спросил он. Элис нахмурилась, слишком много болезненных воспоминаний скрывалось за этой фразой.
С усилием отогнала от себя гнетущие мысли о Саше, Марьяне, вечере в «Расси», о мужской фигуре за стеклом балкона. О музыке, в отчаянии льющейся на неспешный бег Невы и бело-золотые купола Смольного собора. Обо всём, что осталось в прошлом. Элис Эмон тогда шёл двадцать первый год, организм всеми силами отрицал несчастье, сердце отказывалось погибать под спудом невыносимой боли от первой любви. Ведь бывает вторая любовь, третья, последняя.
– Да, – выдавила она из себя, сразу ощутив тепло неспешного поцелуя.
Элис словно смотрела со стороны, и происходящее понравилось ей. Понравился мужчина, бережно придерживающий худенькую девушку в съехавшей набок шапке. Понравился вкус, запах, тепло, не настойчивость губ. Понравился неглубокий, нежаркий и не отдававший отчаянием поцелуй, без привкуса несчастья на губах.