Белая деваха, выразив свои чувства, заснула вновь. Она завернулась в ситцевую шаль и захрапела.
– Очнись! – потряс Заяц её за плечо.
– Здравствуй! – пролепетала деваха. её глаза распахнулись окончательно. – Ты кто такой?
– Я? – изумился Заяц. – Ты что, забыла?
– Забыла! – призналась деваха.
– А кто ты такой, чтобы тебя помнить вечно? – вступил в разговор дед Гиппа. – У нас вообще памяти нету! Она нам ни к чему. Вот слух, зрение, обоняние, осязание, чувство голода – это да! А память – это роскошь! Это достояние знатных и богатых. Нам путаться с памятью незачем! У нас всё просто. Утром встал. Потянулся, чтоб кости хрустнули, жилы вытянулись, чтобы сустав в подсуствчик вошёл. Эх, хорошо! Кваса выпил, если голова трещит, а то брусники на меду, али перцовки на капустных листьях. Яблоком хрумкнул, заговелся. А после на крылечко – шасть, собаке кость бросил, кота кашей накормил, птицам крошек насыпал. А то голубя споймал, шею отвернул, ощипал и на огонь, жарить. Самокрутку свернул. Затянулся. Голубя с вертела снял, поел кажись, живот огладил и на рынок отправился. А там прошатаешься до вечера. Чего-нибудь продашь, чего-нибудь купишь, в забегаловке выпьешь, подерёшься, домой весёлым придёшь. Сядешь у окна, в иллюминатор глянешь и песню запоёшь белыми губами! Хорошо! Затем на печь взберёшься и задремлешь. Важно ещё валенки просушить, одежёнку какую никакую поштопать, и – до утра! А чего мы помним? Если живой, так про пищу думаешь, про болтовню бабскую, про бои кулачные, про рёбра ломаные. Нам не до Мендельсонов, не до Макдональдсов, не до Мандельштамов! Нам и так хорошо дневать-почивать, яблочного разговения ждать, соседей ругать. Лишь бы хвори не было. Неприятностей каких. А!
– Чего же вы тогда летаете? К чему вам? – спросил Заяц, глядя на Гиппу.
– Так это нам газ провели, – признался дед, – трубы в избы толкнули, где раньше умывальники стояли. Мы что могли оторвали и продали, а чего осталось, так хворостом то место закидали. А в это время газ дали, оно и бабахнуло! Всем селом взлетели. Но, клянусь валенками, это не надолго!
В этот момент кто-то постучал в дверь. И деде Гиппа отодвинул ситцевую занавеску.
– Кто там на стыковку идёть? – спросил он.
– Свои! – дверь отворилась. Вошла Клавдия.
– Утречка тебе! – поздоровался Гиппа.
– Как твой постоялец? – спросила любопытная.
– Живёт себе, хлеб жуёт.
– Пришли его ко мне.
– Для чего?
– Дров поколоть!
– Ладно, пришлю!
– Тогда пока!
– Договорились.
Клавдия отстыковалась от избы Гиппы и пристроилась возле Меркурия.
Завершался полный круг Водолея. Было тихо по ночам и ясно днём. Было время тоски и ожидания. Плавного. Нежного, птичьего перелёта вдаль. В каждой избе теплился фитилёк удачи возле деревянного идола. У каждого был идол свой. У кого Макошь, у кого Стрибог, у Гиппы – Даждьбог.