Уж очень Гиппа воду любил, особливо снежную, бурянную да с ветерочком, бульканьем. И лужи – с воробьями, барахтающимися в тёплой пресной жиже. Моросящий дождь – к урожаю, крупный – к теплу, косой, стригущий – к затяжной осени, к плаксивому утреннему сну, к боязни по ночам, к вспучиванию живота. А вот град с горошину – к неприятностям, как видение с копейку а несчастий с рубль! То с соседкой поругаешься, то оклеветят тебя, то на рынке поколотят. А тут ещё невесомость замучила. Ежели с утра не привяжешься, то до вечера болтаться будешь! Неплохо ещё и собаку свою к дереву привязать, кота – к ножке кровати, канарейку в клетку запереть, да куриц в сарае колпаком из прутьев накрыть. Калитку тоже на ночь закрывать надо! А то с петлей сорвёт, а на Марсе, где яблони цветут, что без калитки делать? Как дух завораживать?
О, велика история Усть-Птичевска! Да никто её не помнит. Знаем, что есть она, а в суть не вникаем, нам не до Александра Македонского, не до Византии! У нас свои сплетни, свои радости! И страхи тоже свои! Так бывает по ночам тревожно, если привидится чёрт с рогами, или баба с пирогами, точно не разговеться!
Так и знай, лопоухий!
Заяц подошёл к столу, налил похлёбки. Добавил халвы, сухарей, сметаны и съел.
Небо вертелось под ногами, как котёнок, царапалось.
Надо было нарвать чебреца, чтобы рот ополаскивать, косы мыть. Веток набрать, чтобы из-под ногтей грязь выковыривать. Да мало ли дел? Мужу скалкой врезать промеж глаз за его пьянство. Повыть о неудачном житье-бытье, о внуках, о хворях, о напастях, о разбойниках. Потосковать, порадоваться, а к вечеру забыть про всё, чтобы утро начать с белого, яблочного, капустного листа.
Заяц вздрогнул от необъяснимых толчков. Видимо, изба деда Гиппы, прорвавшись сквозь неоновую занавесь, достигла новой сферы. В окне что-то чавкнуло. Проблеснуло мелкой стружкой искр, легонько шмякнуло над трубой и стихло.
– Ух, ты, – прошамкал дед Гиппа, направившись в уборную, – у меня от искр колики в животе, аж кишки переворачивает!
– Если у вас непереносимость к космосу, то зачем вам непременно надо было лететь? – вежливо осведомился Заяц.
– А вам зачем это непременно знать? – съязвила Белая деваха..
– Он вообще суёт нос, куда не следовает…– вставил дед Гиппа, возвращаясь из туалета.
– А не подали ли на вашу деревню в розыск? – не обращая внимания на ворчание старика, спросил Заяц.
– Ага! Жди! – усмехнулся Гиппа. – бывало целые города пропадали. Никто их не хватился. Даже страны. Как сквозь землю проваливались!. Была одна такая. Как её бишь, – дед Гиппа почесал затылок, – ой, не помню, как вроде на букву «Ру» начиналось название. В единый миг эта Ру куда-то сиганула! У неё спрашивали, куда ты мчишься? Она молчит. Наверно. от кого-то скрывалась, натворила чего-нибудь, напакостила и убёгла! Так-то вот. А тут деревня ускакала под небеса. Ну и чего? Она размером всего с бабочку-капустницу. Вот и упорхнула. Дорог возле неё нету, колодец был да высох, озеров-морей вокруг неё отродясь не видели. Кому она нужна? Государству7 господь с тобой, лишнюю копеечку в неё вкладывать никому не охота! Ни прибыли от неё, ничего умного. Одно пьянство да тугодумство! Начальство обрадовалось, когда деревня в небо подалась! Вот лежала она на своих лугах, оврагах да погостах – такая жалобная, хилая, худорёберная, утопала в садах, в лопухаха-огородах да болотах с лягухами, жуками-плавунами, с воробьями да воронами. Кому она нужна?