– Убью ее, Володя, так и знай! – продолжала она.
– Вот-вот. – прохрипела баба Зина.
– Ну что ты, Иришка, побойся Бога. У тебя же ребенок. Посадят, посадят надолго. А кто за киндером-сюрпризом присматривать-то будет? Того и гляди, скоро парни пойдут, а родительского плеча нет под боком. Ну что ты в самом деле, на меня ее что ли оставишь? Кхе-кхе.
– А я говорю, убью!
– Вот-вот.
– Ну чего ты как не своя, зайка? Проходи, садись с нами. У нас тут… э… хлебушек, огурчики… Садись, накормим тебя.
У Лели задрожали руки.
– Мама! – закричала она, выходя из ступора, – Почему эти люди здесь у нас дома?! Почему?! Ты же мне обещала… Я же тебя просила, чтобы ты никого не приводила к нам! Зачем вы тут сидите, шли бы к бабе Зине там я бы вам по крайней мере не мешала!
Она сделала несколько резких шагов вперед, отчего ее косички перебросились назад на спину и теперь стояла рядом со столом на маленькой кухне. Ее глаза пылали ненавистью и если бы Стас увидел ее в этот момент он бы не сомневался в том, что ее лицо исказила какая-то неописуемая злоба.
– Так, это…, – протянула ее мать заплетающимся языком, – а выгнали нас оттуда, Аленка. Все. Приехала, значит эта гадина, как ее?
– Наталья. – подсказал дядя Володя.
– Наташка эта. Дочка бабы Зины, пропади она пропадом. Приехала такая деловая вся, в сапожках на машине. Что она там сказала, Володя, а?
– Полицию вызовет.
– А! Полицию она вызовет! Мы, видите ли, спаиваем ее мать! Пенсию ее пропиваем, а дядя Володя нахлебник и альфонс уносит из дома имущество!
– Да я вот только радиолу сдал… в музей. Чего она на подоконнике стоит пылиться? Отнес ее, благое дело, считай, сделал. Ну?
– Вот-вот.
– И выставила его за дверь! Я то заранее ушла, как она позвонила, ну чтобы ну… Гляжу в окно, а она подъезжает вся такая расфуфыренная. Потом то, что было, Володя, а?
– Да что потом? Ударила меня бутылкой, вон синяк под глазом. Тарелкой в стену кинула, трясла меня как тряпку какую-нибудь половую. На Зину вон тоже орала. Потом сказала, чтобы я вон шел –так-то, а квартиру она продавать будет. Вот так вот. Она, глядишь, эта квартира на нее то записана. Мать, говорит, себе будет забирать, а квартиру –того. Продает.
– Слышала, Аленка, какая шалава неблагодарная эта Наташка-то? Тряпки я все в нее кину, которые она тебе поотдавала. Ну, смотри мне станешь такой же я и тебя удавлю вот этими самыми руками! А дядя Володя у нас пока поживет. Ты нос не вороти, он хозяйственный. Лампочки хоть вкрутит.
– Вот-во…
Алена кинула на стол квитанцию и резко развернулась. Если бы она не разучилась плакать, то разрыдалась бы безудержным ливнем прямо в эту секунду. Но глаза стояли на сухом месте и не слезились уже почти год. Она вошла в комнату и стала шагать от окна до шкафа, не понимая, что делает и не зная, что делать дальше. Руки продолжали дрожать, глаза и лицо пылали. Она словно стояла на жарком июльском ветре, а грудь сжимала боль и обида.