Леля и верила, и не верила...
Еще больше она встревожилась, когда вошла в комнату, которую Яша снимал у старика Федосея.
Длинная, вдоль стены, книжная полка, была в полном беспорядке!
"Библиотека поэта". Два тома тут. Три там. Стопка книг на подоконнике.
Леля не сразу заметила старика Федосея.
-- Ничто! Ничто! -- воскликнул он ободряюще, почти радостно. -- Это из библиотеки приезжал. Из города. Им старинные книги нужны.
-- Дедушка, где Яша? Как же вы его с детьми отпустили? Одного? А если что?
Старик Федосей удивился.
-- С кем же тогда их пустить, милый девушка? Яков Мойсеич бандита и то не испугался.
-- Какого бандита?
-- Ну, Яков Мойсеич на правление пришел, и сказал Рябцу: "Ты -- бандит, тебе не место на земле!" Гляжу, у того пар от головы поднялся ровным столбиком...
Леля поежилась.
-- Этого еще не хватало! Бандит же мог его...
-- Что ты, милый девушка! -- снова удивился старик Федосей и даже всплеснул руками. -- Какой он ни будь бандит, а чтоб на безрукого! Тогда он не мариец, не башкир. Нет!
...Трактор со школьниками прибыл только на другой день, к вечеру.
Леля выскочила за калитку в наброшенной на плечи шубке и увидела Яшу издали.
Он шел, высоко поднимая ноги в огромных подшитых валенках. Полы его топорщившейся шинели (под нее, видно, было поддето что-то), развевались по ветру. Та же самая шинель! Флотская. Реденькая, как ситечко... И шапка та же самая, затасканная, флотская, с завязанными сзади ушами. Как всегда, напялена наискосок. И рюкзак тот же самый, альпинистский, который она ему купила.
"Не спешит", -- отметила Леля и зажмурилась. Она открыла глаза, когда снег заскрипел совсем рядом. Яша смотрел на нее, вытянув худую шею и что-то шепча. Круглые, как у изумленного ребенка, антрацитовые глаза его становились такими, как тогда, в университетской читальне...
Леля рванулась к нему, шубку с плеч как сдуло. Припала к холодной и колкой щеке, пахнущей костром.
Женщины-марийки отвернулись, закрываясь платками.
Двери в хате Федосея не закрывались. Мужчины заходили, топая мокрыми сапогами по отскобленным добела полам. Женщины снимали обувь и, пожав Леле руку, становились вдоль стен в грубых шерстяных носках, подшитых мешковиной.
-- Теперь не уедет, -- шептал дед входившим, ставя на стол тарелки. -Раз она приехал!..
Ввалился какой-то дядька в замасленном кожухе. Долго топтался у входа, наконец, попросил:
-- Приходьте, Яков Мойсеич, поговорить с дочкой. Она не хочет робить тут. У дида жила, у бабки. Все ей поблажки.
Женщины зашумели на него и по-русски, и по-марийски, замахали руками, мол, нашел время... И снова вставали вдоль стен, улыбчиво глядя на порозовевшую Лелю, разглядывая ее пушистый спортивный свитер.