И Григорий вдруг понимает, что тоже хочет именно этого. Потому что он тоже не просто так наматывает последний месяц круги по полигону, изнуряя себя, прежде чем поехать домой, мечтая только заснуть чуть раньше, чем за два-три часа до звонка будильника. За этот месяц он возненавидел рассветы и всерьез задумался о том, чтобы все-таки повесить гардины и купить шторы.
— Вот так я себе все и нафантазировала, — вздыхает Яра, и ее голос возвращает его в реальность.
— Мне нравится, — сглатывает Грач и встает, тянет ее за руку. — Поехали.
— Ты серьезно? — округляет глаза Яра.
— А ты нет? — пугается он.
— Да, просто… то есть, так можно?..
У нее на лице сомнение. У него нет никакого права решать за нее. Но он и не будет, в конце концов, они же просто будут спать. А утром они все еще раз обсудят как взрослые люди. Да, так и будет.
— Я слишком устал, чтобы сейчас выдумывать что-то еще. Тем более, ты уже прекрасно это сделала. Ну так что?
Яра кивает и послушно поднимается следом.
***
Полпервого ночи ей звонит отец. Спросонья Яра недоуменно смотрит на сотовый и никак не может придумать, что ему сказать. Но ответить она не успевает, Грач забирает телефон, перегнувшись через нее — у Яры от этого прикосновения дыхание перехватывает — и принимает вызов.
— Ну и где ты?! — слышится из динамика звучный рык Финиста.
— Сокол, она у меня, — спокойно отвечает Грач, нажимает отбой, откатывается обратно и мгновенно засыпает.
Отец не перезванивает.
***
Второй раз Яра просыпается от того, что Грач во сне притягивает ее к себе. Абсолютно собственническим движением, словно проверяя все ли на месте, проводит ладонью по бедру, талии, на секунду сжимает грудь, потом обнимает ее крепче и засыпает дальше окончательно. Сон как рукой снимает. За окном уже светло, но это не показатель, конец августа и светлеет все еще рано, но Яра наконец чувствует себя выспавшейся, и, что намного важнее, впервые за долгое время испытывает тихую светлую безмятежность, ей дышится легко, и так спокойно и тепло от ощущения его плеча под ее щекой, и твердой горячей груди за спиной, и тяжести руки, и чувства, будто она в коконе. Вот здесь — в его объятиях — безопасно, здесь с ней ничего не случится, здесь даже есть шанс не умереть от стыда, прокручивая в голове их последнюю ссору — за последний месяц она сделала это миллион раз, в ней она обвиняла и пыталась заставить его выдать хоть какую-то реакцию, а он отшучивался, а потом сел, сгорбился и сказал тихо-тихо: «Что-то у нас не получается ничего…» — и вот лежать бы так всегда, и чтобы он не просыпался. Потому что когда Грач проснется, им придется что-то решать, и Яра боится того, что он может сказать. И она лежит и ждет его пробуждения как приговора, стараясь напоследок сохранить в памяти каждое отдельное ощущение и понять: почему она этого не ценила, почему так быстро приняла за что-то само собой разумеющееся, что-то, что у нее теперь будет всегда, чтобы она ни делала и ни говорила.