– Я даже приблизительно не понимаю, как мне это делать. Это звучит для меня как полная околесица!
– Бери меня в помощь. Если мы не выберемся отсюда вдвоем, пропадем обе. И еще. Помнишь ту смесь, что я дала тебе выпить накануне? – ехидным голосом поинтересовалась Гунилла. – Если они успели подпоить маркграфа, и он им теперь послушен, то может выйти довольно смешно.
– Почему, Гунилла?
– Есть шанс, что он и тебе теперь будет послушен, – захихикала она.
Ника не находила, чему тут можно радоваться, даже на секунду.
Остаток ночи прошел в тревожных разговорах и долгих, молчаливых паузах.
Наконец, тишина подземелья была нарушена топотом спускающихся по ступеням ног. Щелкнул замок, и в отворившуюся дверь ввалились стражники, ослепляя заключенных светом факела. Подпихиваемые древками алебард, пленницы, спотыкаясь, с трудом нащупывая склизкие ступени, поднялись на поверхность, к ослепительному утреннему свету.
Миновав полный народу двор, с неприязненными криками встретивший появление женщин, пленницы были доставлены в обеденный зал, по такому случаю переоборудованный в судилище.
Центральный, длинный стол был сдвинут в сторону, и в центре помещения возвышалось огромное кресло, по всей видимости ужасно неудобное, с высокой, прямой спинкой. Занимавший его маркграф, сидел прямо. Как палку проглотил, подумала Ника.
По бокам от него находились пара небольших, обеденных столов с лавками. Слева сидела мадам Мелисса, с ненавистным Виталиком в дурацкой оболочке Ольфа. Справа церковники, во главе со святым отцом – всё в той же тёмной сутане.
На камнях пола, в самом центре красовался мелом очерченный круг, а по краям круга, за колышки лапами, были привязаны шесть куриц. От вида этого круга с привязанными курицами у Ники подкосились ноги, и она еле удержала равновесие, опершись на Гуниллу. Пленниц втолкнули в центр круга и ударом сзади, по ногам, заставили стать на колени, обращаясь лицом к центральному креслу.
Маркграф долго, с брезгливой ненавистью разглядывал стоящих на коленях женщин.
Наконец, он повернулся к церковнику и, глядя сверху вниз, кивнул:
– Ты хотел вернуть её церкви, святой отец. Приступай.
Монах кивнул и, поправив стоячий, тесно врезающийся в горло воротник сутаны, спросил у глядящей на него со страхом Ники:
– Признаешь ли ты господа нашего и всех его пророков и святых мучеников за веру?
– Да, конечно. Признаю, – кивнула Ника, еле выговорив эти слова пересохшим от волнения ртом.
– Пусть назовёт пять символов страдания и веры, – немедленно влезла мадам Мелисса. – Если неназываемый позволит ей произнести эти слова.