–– Так вы будете писать заявление?
Заскорузлыми пальцами капитан неловко складывал бумаги в жёсткую папку. Повернув ко мне своё изрытое годами лицо, он повторил ещё раз:
–– Будете?
Я лежала на равнодушной железной койке, прикрытая спущенной полотняной рубахой. В голове сидел тяжёлый туман, а между ног – чужая саднящая боль.
–– Ну, как знаете.
Капитан поднялся со стула и, оборотясь к верзиле, сказал:
–– А ты у меня всё равно пойдёшь по возврату. «Подвигов» на тебе уже… Так что – статьёй больше, статьёй меньше.
–– Это смотря какая статья, начальник! – ощерился верзила и подмигнул комендантше, которая расплылась в ободрительной улыбке.
Проходя мимо, он попытался потрепать меня по щеке, но капитан с силой дёрнул его за окованную руку и треснул папкой по затылку.
Я накинула халат и по выщербленной лестнице спустилась в душевую. Вода – то ледяная, то огненно-горячая – вырывалась из ржавой лейки и хлестала по коже, клочьями сдирая то тёмное и гадкое, что наросло на мне за прошедшую ночь.
Остывая после душа, я лежала на постели, глядела в потолок с жёлтыми разводами и думала о том, как хорошо было бы сейчас сделаться маленькой-маленькой – как вон та чёрная муха – и улететь отсюда к чёртовой матери. Навсегда.
Где-то вдалеке пикает двенадцать, и я решаю, что, раз уж приходится оставаться в прежних габаритах, то надо хотя бы одеться. Из зеркала на меня смотрит жалкое бесцветное лицо с огромными чёрными кругами под глазами. Вот ещё новости! Тру их влажным пальцем, но они и не думают исчезать. Опустившись на кровать, машинально вытаскиваю из торчащей из-под неё сумки прихваченную ещё из Москвы шоколадку. И она в конце концов примиряет меня с действительностью.
Тротуар, выложенный железобетонными плитами, не очень широк, и для того, чтобы разминуться со встречными, приходится задерживать шаг и отклоняться. Проходя мимо, все они, как мне кажется, смотрят на меня с любопытством и насмешкой. Особенно женщины. Но их, по счастью, попадается значительно меньше, чем мужчин, и я добираюсь до мастерских более или менее спокойно.
–– Так это вы? – спрашивает седоусый мастер в очках и с огрызком карандаша, заткнутым за ухо.
«И ты, старик, тоже туда же!» – думаю я почти со злобой.
Он разворачивает передо мной бумагу, которая оказывается чертежом моего стенда.
–– Ваш?
–– Да! – радостно отвечаю я, сообразив, наконец, что в словах пожилого человека не крылось никаких двусмысленностей.
Он задаёт вопросы, делая в чертеже пометки карандашом, и я с удовольствием отвечаю, поясняю, соглашаюсь или настаиваю – и это занятие увлекает нас обоих.