— Доброе утро. — Голос друга звучал как-то приглушённо, с хрипотцой.
— Так это был не сон, — отозвался Хельмут.
Он, по правде говоря, не сразу вспомнил, что делает в шатре своего сюзерена, на его лежанке и в его объятиях, но как только увидел лицо Генриха напротив своего… Его тут же окатило с ног до головы приятной волной воспоминаний о вчерашнем вечере, и внутри — в груди и в низу живота — тут же всё отозвалось на эти воспоминания. Где-то в глубине разума мелькнула мысль: всё, что произошло вчера и происходит сейчас, — неправильно и противоестественно. Но Хельмут быстро заглушил эту мысль другой: «Я? Я бы уж точно не стал делать что-то противоестественное!»
Он опрокинул Генриха на спину и навис сверху.
— Ты всех, с кем когда-либо ссорился, прощаешь так же? — усмехнулся Хельмут, проводя пальцами по его щеке и в который раз на мгновение задевая скулу.
— Нет, только тебя, — отозвался он с небывалой теплотой в голосе. — И ничего такого меня ни с кем доселе не связывало, так что…
— Как радостно это слышать. И ты даже не побрезговал?
Генрих поднял бровь в изумлении, и Хельмут звонко рассмеялся.
— Ну, помнишь, ты говорил про заразных шлюх и что я рискую…
— Ох… — Генрих закатил глаза. — Я, конечно, не лекарь, но исходя из того, что я видел… Думаю, ты вполне здоров. — Было не очень понятно, серьёзно он это или шутит. — Сегодня у нас совет, ты помнишь? — вдруг сообщил Генрих после короткой паузы. Опустил взгляд, обнаружил, что шнуровка на воротнике его рубашки порвана, и посмотрел на Хельмута с укором. Тот в долгу не остался.
— Конечно, помню, — парировал он и закатил глаза. — И это не то, что я ожидал услышать от тебя утром после такой… интересной ночи.
— Напомнил на случай, если ты от счастья всё позабыл и решил проваляться здесь со мной весь день, — пожал плечами Генрих. — Вообще я и сам не против, но… у нас тут всё-таки война. Долг зовёт.
Хельмут фыркнул и, будучи выпущенным из объятий, наконец привстал и сел на край лежанки. Свои камзол и плащ, смятые и сваленные в фиолетово-чёрную кучу, он обнаружил в изножье. Ботинки стояли рядом, и возле подошвы одного из них одиноко лежала блестящая застёжка для плаща. Шнуровка на штанах осталась развязанной, а ремень — расстёгнутым, и за это Хельмут был готов от всего сердца возблагодарить Господа, Генриха и Господа в лице Генриха, потому что иначе пряжка бы точно впилась в кожу до боли.
Хельмут сначала обулся, потом оделся — плащ на плечи накидывать не стал, свернул его и перекинул через локоть. Застёжку он бережно поднял, отряхнул и спрятал в карман камзола. Вся одежда измялась и пропиталась тысячей запахов прошедшей ночи, так что не помешает перед советом переодеться и найти одеколон.