Гордыня вторила: «Не мог ты ошибиться, ты ведь всегда поступал правильно; вспомни, как гладко и чётко сработал твой план!» И Хельмут понимал, что имеет право собой гордиться, хотя он и не ожидал, что у него всё получится настолько хорошо.
Но эта проклятая совесть… День и ночь она твердила: «Он был твоим другом, женихом твоей сестры, он хотел для неё лучшего, он доверял тебе, он пустил тебя под свой кров и делил с тобой пищу и вино… А ты убил его». Эти воображаемые слова впивались в мозг стальными клинками и стеклянными осколками, и хотелось обхватить голову руками и закрыть уши, чтобы не слышать их… Но Хельмут и не слышал. Эти слова звучали в его душе, в подсознании, и как-то оградить себя от них было невозможно.
Генрих был слишком занят, чтобы выслушивать его переживания. Он с лордом Джеймсом последние дни проводил в кабинете сира Лейта — тот рассказывал об осаде, оккупации, о разговорах фарелльцев, их планах и стратегиях… Наверняка сир Лейт успел попросить у лорда Джеймса денег на восстановление замка, чьи стены значительно пострадали после двух штурмов. Ещё нужно было составить очередной отчёт для короля и обсудить дальнейшие планы. Да и со взятым в плен фарелльским дворянином, что был главным среди захвативших замок людей, тоже стоило бы поболтать… Интересно, а не тот ли это человек, что вёл переговоры с Вильхельмом? Не то чтобы Хельмут горел желанием побывать на допросе и понять это по голосу, манере речи, но всё же…
Будь он религиозным — сходил бы к священнику на исповедь, благо, служителей веры в походе было немало. Но Хельмут не верил, что это поможет. На Бога он не надеялся, молиться не привык, в храм ходил редко, а исповедовался — и того реже, называя лишь мелкие, обобщённые грехи. Поэтому рассказать постороннему человеку, пусть даже опытному священнику, о причастности к смерти друга для него было чем-то диким и неразумным. Он скорее бы сознался, что не хранил себя до свадьбы, что спал с замужней женщиной… Да даже про Генриха бы рассказал охотнее, чем про весь этот ад с Вильхельмом.
Хельмут ходил из угла в угол, чувствуя себя не гостем, поселившимся в небольшой, но уютной комнатке, а пленником в темнице. Отвлекать Генриха не хотелось, да и нельзя, чтобы он узнал что-то о своём кузене. Пусть и дальше считает, как все остальные, что он погиб от случайной стрелы, выполняя тайное поручение по взятию юго-восточных ворот.
Тело Вильхельма отправили домой почти сразу после битвы. Большинство его вещей поехало следом, но Хельмуту удалось найти и забрать ту злосчастную бутылку. Сейчас она, завёрнутая в какие-то тряпки, лежала под кроватью — не очень надёжный тайник, но на нервах он не придумал ничего лучше. Мысль о том, что её следует вернуть Кассии, не давала покоя. А вдруг она уже пожалела о том, что оказалась в это втянута, и не станет помогать дальше? Вдруг она расскажет об этом брату или ещё кому-то? Если до сих пор не рассказала, конечно… Впрочем, Хельмута пока не звали ни на какие серьёзные разговоры, допросы или вроде того, поэтому стоит предположить, что всё же не рассказала.