— Если не отрезать стопу, язва перейдёт на всю ногу, — сказала она, — а потом и на всё тело. Простите, не хочу вас пугать, но так оно и есть…
— Но как же… как же я… Она уже не болит! — вскрикнул воин. — Не надо резать, как же без ноги-то…
— Зато вам больше не придётся сражаться. — Гвен хотелось верить, что это хоть немного его приободрит. — Вы отправитесь домой.
— И буду обузой для своей семьи, — вздохнул он, кажется, уже смирившийся со своей участью.
— Зато останетесь живы, — возразила она.
Раненый ещё пытался уговаривать её и лекаря не резать ногу, но уже как-то слабо и не очень уверенно. Впрочем, лекарь его не слушал. Он без лишних слов влил в него чашку макового отвара — это снадобье притупляло боль. Обычно после него человек погружался в сон, однако сейчас это вряд ли может хорошо помочь. Воин, даже уснув, тут же проснётся, когда его начнут резать. Но что есть, то есть — может, хоть немного полегче будет…
Вдруг входное полотнище лекарского шатра приподнялось — в желтоватый сумрак ворвался луч солнечного осеннего дня. Гвен обернулась и увидела баронессу Кассию Кархаусен, женщину из Шингстена, которая наравне с мужчинами сражалась на этой войне. Среди нолдийцев (а именно с ними Гвен общалась больше всего) о ней ходили разные слухи. Одни говорили, что она умеет колдовать и верит в сотни языческих богов, которые помогают ей творить ворожбу… Другие возражали: нет, мол, не боги ей помогают, а дьявол и демоны! Третьи замечали, что она умеет лечить, но не так, как обычные лекари, а, опять же, колдовством, но лучше к такому лечению не прибегать — грех большой…
Сама Гвен ничего из этого воочию не видела. А баронесса Кархаусен вела себя очень мило и непосредственно, так что относиться к ней с опаской казалось бессмысленным. Недавно, через пару дней после битвы за Лейт, она попросила у Гвен сбор трав для обеззараживающей настойки, однако от лекарской помощи отказалась — заявила, что с обработкой раны и сама может справиться. Гвен лишь пожала плечами, но травами поделилась.
Подруги потом спрашивали, какого чёрта она общается с язычницей, грешно ведь… Гвен нечего было на это сказать. О вере баронессы Кархаусен она не задумывалась — пусть верит в кого хочет, Бог ей судья. И в общении с ней Гвен никакого греха не видела. К тому же не так давно она сама очень согрешила — тогда, с милордом Генрихом…
Нет, нельзя сейчас об этом думать.
Гвен покачала головой и поклонилась так, как её учили женщины в Клауде — они называли этот поклон реверансом. Девушка не сразу сообразила, что стоит перед высокородной дворянкой, потому что привыкла к несколько иному их виду. Не то чтобы она в своей жизни видела много дворянок, но те, которых всё же довелось увидеть, носили изящные шёлковые платья, укладывали волосы в замысловатые причёски и украшали себя ожерельями, браслетами и кольцами.