Но со временем еда ему осточертела, как и непрекращающаяся музыка и царящее вокруг веселье. Хотелось уйти, но в ближайшее время это не представлялось возможным: день только-только начал клониться к вечеру, льющийся из больших окон в зал свет тускнел, из-за чего слуги зажигали свечи в высоких подсвечниках, расставленных по всему периметру зала. Пир наверняка закончится не раньше, чем стемнеет, а так рано уходить по меньшей мере невежливо, так что придётся терпеть.
— Может, потанцуем? — позвал его Генрих, кивнув на центр зала.
Там, на мраморном серо-белом полу уже собралось несколько пар: женщины в блестящих шёлковых и бархатных платьях, придерживающие длинные подолы и шлейфы, кружились и плыли будто лебеди; мужчины в драгоценных колларах и украшенных перьями беретах источали стать и величие… Хельмут задержал взгляд на танцующих и наконец-то ощутил, как буря в его душе начинает ослабевать. Возможно, если он присоединится к ним, то сможет наконец-то успокоиться и отбросить прочь гнетущие мысли…
— Ты хочешь пригласить королеву? — усмехнулся Хельмут, заметив, что Генрих поглядывает на небольшой королевский стол.
— Ну, я думал об этом, — пожал плечами он, — но в итоге решил оставить эту сомнительную честь лорду Джеймсу. — Его голос понизился до шёпота, и Хельмут коротко рассмеялся. — Я имею в виду, мы могли бы потанцевать с тобой вдвоём. Вместе. — И Генрих с неким вызовом посмотрел Хельмуту в глаза.
Тот в изумлении приподнял бровь.
— А что, а так… так можно? — недоверчиво проговорил он.
— Нигде не сказано, что нельзя, — самым непосредственным, даже наивным тоном отозвался Генрих.
— Ну, тогда пошли.
Музыканты как раз заиграли новую мелодию: сегодня они песен почти не пели, играли музыку без слов и сейчас завели что-то довольно бодрое и быстрое.
Хельмут сжал руку Генриха ещё до того, как они спустились с помостов в центр зала. Он старался не обращать внимания на странные взгляды, сверлящие их спины, но, например, тяжёлый и не скрывающий недоумения взгляд лорда Джеймса не заметить было тяжело. Генрих тут же как-то почувствовал тревогу Хельмута и сильнее сжал его руку, приободряюще кивая.
Они, вовсе не желая вливаться в череду танцующих, задержались в стороне от них. Хельмут, проведя пальцами по чёрным кожаным вставкам на сером камзоле Генриха, положил руки ему на плечи и тут же почувствовал его ладони на собственной талии. Им удалось быстро попасть в ритм. Шаг вправо, шаг влево… Тут же руки пришлось убрать — заученные движения старого танца уже не контролировались разумом и выполнялись сами по себе. Но каждый раз, когда Хельмуту доводилось хотя бы на мгновение, хотя бы через одежду коснуться Генриха, он чувствовал невообразимое счастье.