Не успеваем мы подойти к Серджо Кантавилле (так зовут племянника Бьянки), как этот Серджо Кантавилла забывает, что находится в руках полиции в качестве главного подозреваемого и окидывает меня таким взглядом с головы до ног, что я чувствую себя так, будто только что показала ему свою медицинскую карту от гинеколога.
– А это кто? – подает голос он.
Да, кто я? Из неловкого положения меня выручает комиссар Берганца:
– Это агент «Интерпола» под прикрытием, и если посмеешь вести себя с ней хоть на йоту менее почтительно, чем с Девой Марией, я закрою тебя в камере с двенадцатью насильниками-геями. Сигарету?
Ничего себе. Впервые вижу комиссара в деле, и, должна сказать, он даже превосходит мои ожидания.
Двое агентов отворачиваются, скрывая смешки. Серджо Кантавилла тут же становится на восемь сантиметров ниже и принимает протянутую сигарету так, будто это приказ.
Курить здесь нельзя, это очевидно, но комиссар щелкает зажигалкой и затягивается, словно это самая естественная вещь в мире. Кантавилла, в свою очередь, выдает свое беспокойство, вдохнув так глубоко, что от сигареты остается всего три четверти.
– Итак, синьор Кантавилла, расскажите нам, – произносит Берганца, возвращаясь к дезориентирующему, формальному «вы». – Каково это – иметь настолько опрометчиво богатую тетю? – Дым он выдыхает в сторону, скривив рот, профессиональным движением заядлого курильщика. Говоря о медицинских картах, даже думать не хочу, во что превратились легкие комиссара.
– Я ей ничего не сделал! Ничего я своей тете не сделал, ничегошеньки, клянусь! – срывается на визг этот жалкий тип. Пытаясь подыскать слова, он одной затяжкой уничтожает еще четверть сигареты. Если подумать, возможно, по сравнению с некоторыми присутствующими легкие комиссара вовсе не в худшем состоянии.
– А я этого и не говорил. Хочу узнать, как у вас с ней дела. Тесные отношения? Или просто навещаете на Рождество? Возможно, какие-то подарки? Спонтанные или в ответ на просьбу?
Не совсем понимаю, специально ли Берганца задает такие расплывчатые вопросы безо всякой конкретики, чтобы посмотреть, в какую ловушку этот бедняга загонит себя сам, или скрывает тот факт, что у него нет ни одной зацепки. Пытаюсь поймать его взгляд, но комиссару, похоже, больше интересно наблюдать за реакциями на изможденном лице подозреваемого.
– Послушайте, комиссар… я свою тетю любил. Хотел сказать, люблю. Ну, не то чтобы прямо очень сильно, в смысле… мы не были так уж привязаны друг к другу… но я ее уважал, вот. То есть уважаю! Я хотел сказать, уважаю.