, «природа-мать вещей, госпожа стихий, рожденная в начале веков»
{148}. Это богиня с мириадами имен, бесчисленными обликами и неисчерпаемыми свойствами. Одним словом, она соединила в себе многих богов, став силой, которая обнимает собой все,
una quae est отта{149}.
Авторитет Сераписа был не ниже, а значение, которое ему придавали, не уже. Он тоже трактовался как вселенский бог, по поводу которого любили говорить, что он — «единый», «единый Зевс Серапис». Он заключал в себе все аспекты, хотя в основном ему приписывались функции Зевса, Плутона и Гелиоса. В Абидосе Осириса много столетий почитали как божество плодородия и одновременно как владыку загробного мира{150}, и эта двойственность привела к тому, что его с давних пор отождествляли с Солнцем, которое, совершая своей дневной путь, оплодотворяет землю, а ночью пересекает подземные пространства. Так, представление об этом божестве природы, возникшее еще на берегах Нила, без труда слилось с солярным пантеизмом, последней формой римского язычества. Но не Египет импортировал эту теологическую систему на Запад, где она восторжествовала только во II в. н.э. В этой стране она не знала того исключительного преобладания, которое она завоевала при империи, и еще во времена Плутарха это было лишь одно из многих других мнений{151}. С этой точки зрения решающим влиянием пользовались сирийские Ваалы и халдейская астрология.
Таким образом, теология египетских мистерий скорее следовала общему направлению развития идей, чем вызывала его. Так же обстояло дело и с их моральными учениями. Они навязывали себя миру не за счет благородства своих этических предписаний или более возвышенного идеала святости. Часто выражается восхищение содержащимся в Книге мертвых поучительным списком обязанностей, которые, как в нем утверждается, исполняют усопшие, чтобы добиться от Осириса благоприятного вердикта. Эта деонтология, без сомнения, очень возвышенна, учитывая эпоху, в которую она возникла, но, если сравнить ее даже с принципами, сформулированными римскими юрисконсультами, не говоря уж об изящных психологических рассуждениях стоических казуистов, она выглядит недоразвитой и почти ребяческой. Впрочем, и в представлениях этого порядка для египетского менталитета характерны самые разительные противоречия. Его никогда не коробили все те жестокости и непристойности, которыми были запятнаны мифология и ритуал. Некоторые священные тексты, подобно произведениям Эпикура, даже призывали наслаждаться жизнью, пока не придет печаль смерти{152}.
В период своего прибытия в Италию Исида не была очень уж суровой богиней. Отождествляя ее с Венерой, а Гарпократа с Эротом, ее особенно почитали женщины, для которых любовь была профессией. В городе удовольствий, каким тогда была Александрия, она утратила всякую суровость, да и в Риме эта добрая богиня всегда оставалась очень снисходительной к человеческим слабостям. Ювенал грубо именовал ее сводней