Но встретились мы раньше и… лучше б не встречались. Столкнулись с ним как раз после алгебры. Вся их компашка собралась на лестничной площадке между вторым и первым этажом. Пройти мешали, но кого из них это волновало? Он вообще восседал на подоконнике по-царски, обнимая… Шестакову! Кто говорил, что они поссорились? Кто утверждал, что он её избегает? Он обнимал её совершенно по-хозяйски, и та просто млела и прижималась щекой к его плечу. Вот такую картинку я наблюдала, чувствуя, себя при этом полной дурой. Нафантазировала-то себе: что-то было, промелькнула искра! Фу!
На секунду, даже нет, на мизерную долю секунды мы встретились взглядом, но я тут же прошла мимо. Хотя успела заметить, что он при виде меня встрепенулся, что ли, и аж выгнул в удивлении бровь.
Честно говоря, я ведь не строила на его счёт никаких планов, не мечтала о нём, как та же Светка, не собиралась встречаться с ним. Но увидев его с Шестаковой, неожиданно для себя расстроилась и очень сильно. Нет, ну какая же я всё-таки дура… Хорошо ещё, приучена держаться, а то слёзы так и жгли глаза.
Третий урок высидела как на иголках. Со Светкой даже разговаривать не хотелось. Если б не её россказни, я бы не навоображала себе чёрт знает что. Хотя та и сама погрузилась в печаль — тоже ведь имела счастье лицезреть сладкую парочку. В столовой я намеренно села, спиной, так, чтобы не видеть его, да ещё и спряталась за колонну. Могла бы вообще не ходить — всё равно аппетит как отбило. Поковырявшись для приличия в шницеле, пошла к окошку. Сдала посуду и прямиком на выход. Столовая наша располагалась в отдельном одноэтажном корпусе, пристроенном к школе много позже. Этакий аппендицит, но нужный, даже необходимый. Только коридор, что вёл от столовой в основной корпус, занимал добрую сотню метров, если не больше. Причём изогнутую. Отсюда и ассоциации с пищеводом.
Там меня Шаламов и нагнал. Неожиданно подлетел сзади. Я оглянулась, и всё внутри перевернулось. Уставилась на него и снова краснею. Это уже, похоже, какой-то условный рефлекс на него. Но какие же у Шаламова синие глаза! Какой он вообще… невозможно красивый!
Я невольно сглотнула — вдруг пересохло во рту. И язык-предатель онемел. Он разглядывал меня с какой-то весёлой жадностью. Губы его дёрнулись и приоткрылись, будто он собрался что-то сказать. Но тут со стороны столовой послышались шаги — торопливое цоканье каблуков, — а затем голос, жеманный, ненавистный: «Эдик! Эш! Ты меня ждёшь?».
Он сразу выпустил мой локоть и отошёл на пару шагов. Взгляд его одномоментно стал совсем другим, небрежным, а когда из-за поворота вывернула Шестакова он с насмешкой бросил: «Ну, как здоровье? Кстати, ничего такой боевой раскрас».