Шестакова прыснула, подхватила его под руку, и они ушли вместе. А я осталась, как выражается Шулейко, «обтекать». Серьёзно, мне не было так обидно, даже когда отец назвал меня полным нулём. Но я и тогда разревелась, а сейчас… казалось, меня так и разрывает в клочья изнутри. Только вот хоть умри, а нужно держать себя в руках.
Совершенно одеревеневшая я поднялась на второй этаж к кабинету литературы. Светка, Настя Куклина и кто-то ещё меня тыркали, дёргали, что-то говорили, но я словно впала в анабиоз. Я кивала на их реплики, что-то отвечала на автомате, по-моему, невпопад, судя по их недоумённым переглядам. Да ну, к чёрту! Мне плохо! Мне так плохо! Невыносимо просто! Я так его ждала, в смысле ждала встречи с ним, а он… Мне не было так плохо, даже когда я болела. Почему я должна притворяться, что со мной всё в порядке? Ведь больных отпускают домой. А мне сейчас во сто крат хуже.
Я подошла к Людмиле Николаевне и отпросилась. Соврала, что тошнит, потому что «голова уже болела» как-то раньше. Светка пыталась прицепиться:
— Как? Куда? А как же сбор у Мочалки?
— Сама сходи. Потом расскажешь, — выдохнула я и направилась к лестнице. И не дай бог гардеробщицы снова на месте не окажется! Костьми лягу, но уговорю отца её уволить.
На своё счастье та сидела в гардеробе, вязала что-то серенькое, мельтеша спицами. На моё появление отреагировала привычным образом — недовольно пробухтела что-то под нос, но вязанье отложила, кряхтя поднялась и принесла мне куртку. Скорее прочь из школы, пока ещё хватает сил держаться!
А уж дома я наплакалась вволю. Ругала себя на чём свет стоит. Ну что я за дура такая?! Вырядилась! Для кого? Размечталась! А он плевать хотел. А «боевой раскрас» и вовсе как пощёчина. Никогда меня так не оскорбляли. Хотя сама виновата. Это ведь было глупо, сразу понятно. Только выставила себя на посмешище. Вот что он обо мне подумал? Наверняка догадался, что я ради него всё это затеяла! И наверняка посмеялся надо мной со своей подружкой. Да не наверняка, а посмеялся. Я вспомнила, как она прыснула над его словами. Боевой раскрас! Это же надо так сказать! Может, у меня и не получилось что-то, но кто его просил высказываться, да ещё так обидно? А я думала, он — нормальный. Думала, он… не знаю. Я и слов-то не могла подобрать, такой у меня сумбур в голове все эти дни творился. Впрочем, теперь уже неважно. И если уж я выставила себя дурой, то он выставил себя сволочью. А раз так, то я больше не должна его замечать. Не притворяться, а действительно не замечать! Я не буду смотреть их расписание, не буду фланировать по коридорам на переменах. Только из кабинет в кабинет. Никаких дежурств у окна. И никаких подслушиваний у стенки!