Свое собственное уязвимое место — открытое лицо, защищенное лишь «наносником» шлема — я вынужден из раза в раз прикрывать щитом, отвечая на атаки ворогов едва ли не вслепую. Уже дважды мне зацепили правую руку повыше предплечье — но оба раза кольчуга удержала вражескую сталь, хотя мышцы от ударов будто онемели…
В очередной раз слепо рублю навстречу — и вдруг ощущаю сильное сопротивление, от которого аж в пальцы отдало болью! И в этот же миг слышу скрежещущий хруст сломанного клинка… Чуть приопустив щит, я успеваю увидеть, что противник принял мою атаку на стальной умбон собственной защиты (не так и много щитов у половцев, но они есть)! Внутри все обрывается, леденеет; я как смог, закрываю щитом правую часть корпуса, лихорадочно нашаривая пальцами рукоять подвешенной к седлу булавы… И тут же пропускаю мощный укол в живот слева!
Кольчуга колющей атаки бы не выдержала — а вот ламеллярные пластины устояли. Охнув от чувствительного толчка, одновременно с тем я наконец-то нашарил пальцами рукоять пернача! И, сдернув его ременную петлю с седельного крюка, с яростью обрушил шипастое навершие на голову кипчака! А он как раз провалился в удар, поспешив уколоть в открывшуюся под моим щитом брешь, и не успев закрыться собственным… Булава задела висок степняка по касательной — но этого хватило, чтобы мой враг безмолвным кулем вывалился из седла под копыта своего же жеребца!
…И вновь с обеих сторон щедро сыплются удары, и вновь трещит мой щит под рубящими его клинками, и вновь я едва ли не вслепую отвечаю, нанося тяжелые удары пернача… Половцы не единожды достают мою голову — но сталь шлема и кольчужная бармица пока успешно держат их атаки. Хотя перед глазами уже все начинает плыть и темнеть, да в черепушке все сильнее шумит… И радуюсь я лишь тому, что и по правую, и по левую от меня руку на врага напирают соратники. Будь иначе, и кипчаки однозначно бы меня зарубили, обойдя с флангов — никакая броня бы не спасла! Правда, где-то на задворках сознания бьется поганенькая мысль: «отступить, дать себе передохнуть, прийти в себя»… Но в строю всадников меня крепко держит понимание того, что выйди я из схватки, и в образовавшуюся с моим уходом брешь тут же полезут степняки, нанося русичам удары с менее защищенных боков…
В какой-то момент я вдруг осознал, что крепко колебались обе сражающиеся стороны. И на пределе сил напирающие, теснящие половцев гриди, утомившиеся уже драться в своих тяжеленных бронях, и поганые, неспособные сдерживать яростный натиск бронированных всадников, неся при этом значительно большие потери… И возможно, именно последних, самых тяжелых мгновений схватки, когда казалось, что уже не поднять руку для очередного удара, что враг вот-вот найдет брешь в твоей защите и срубит тебя — мгновений, пережитых исключительно на характере… Возможно именно их хватило, чтобы пересилить врага, чтобы морально выстоять в тот миг, когда он сломался!