Он раз за разом прокручивал в голове все моменты дня. Их было очень много, потому всё это казалось ненастоящим. Нападение нонов, подземные хождения и то… Воспоминание с людьми.
Его переполняло странное горькое чувство, накатывающее по вечерам. Страх за уже произошедшие вещи. Случилось и не вернуть. Словно возвращение к проигранному спору или игре, когда у тебя были все карты на руках.
Глядя на руки, старик всё не мог понять: неужели то было только каким-то наваждением? Ему ведь не привиделись собственные движения, реакция того певца. И запахи, и звуки. Кто была та девушка в белом? Что она сказала? Он напряг память, пытаясь припомнить больше деталей, однако от него ускользало всё больше и больше, пока не осталось ничего кроме музыки. Та скоро тоже принялась замирать в разуме, словно музыканты сбавляли темп с каждым разом все больше, покуда не слились кривыми звучаниями с дикими завываниями за окнами.
Сквозь всё то постороннее вокруг он слушал, казалось бы, беззвучное пламя, припустив голову на матрас. Возможно, он сошел с ума, даже не заметив этого занятного изменения в себе, но это шипение керосиновой лампы ему казалось все равно более реальным, чем все, случившееся за день.
Его слух уловил нечто чужое, неправильное. Услышанное нарисовало образ ломающихся черных ветвей да так, что его пробило на дрожь и до боли знакомую вспышку холода от спины до ног. Нечто из повторяющегося сна уже рыскало где-то рядом. Нервный глоток опустил слюну вниз по иссохшей глотке.
В рюкзаке он живо нащупал и явил миру широкий цветной футляр сантиметров двадцать в длину. Когда крышка была снята, было видно даже в потемках, что на дне лежит убранный в бумагу предмет. Картер развернул его. Абсолютно черный предмет, отдаленно напоминающий своей формой кисть руки или лист липы; он не блестел словно кусочек подлинного мрака. Изъяв его из упаковки, он поднес черный силуэт к тонкому лучу света, пробивающегося из-под колпака лампы. Клинок был непрогляден, а свет вяз в его толще как в смоле.
Что-то громко шмыгнуло по лестнице наверх.
“Черт, оно здесь.”
Сорвав жаркий заслон, отбросил с грохотом его в сторону и очень быстро приложил лезвие к лампе. Огонь жалобно попытался отстраниться, обогнуть что-то чужеродное. Черный осколок безжалостно пожирал его, втягивая в свое нутро, до тех пор, пока полностью не погасил. Темный клинок в руках старика будто бы благодарно засиял голубым пламенем из всех своих трещин. В сиянии он показал свой неровный, вспученный как расплавленная стеклянная глазурь образ.
“Вылезай, дрянь”, – подумал он сердито.