Увы, это было не последним откровением для Онуфрия. Когда святой отец, немного очнувшись после первого шока, взглянул на себя, он обнаружил, что его новая ряса потеряла свой бело-золотой вид. Праздничное облачение посерело, вместо золотого шитья по одеянию бежали грубые стежки мышиного цвета.
Друзья были потрясены не меньше Онуфрия. Первым, что бросалось в глаза, было облезлое судно. Его золото испарилось. Теперь ванна походила на цинковое корыто побитое ржавчиной. «Вот попали! – успел подумать Женька. – Как теперь объяснять преображение золота в железный хлам…, вот если б обратно… Может, поменять электроды местами?».
Граф наконец встал во весь рост. Его шатало в разные стороны. Лекарство, толстым слоем облепившее Троекурова, стекало обратно в таз. Неожиданно в промежности графа что-то блеснуло. НЮРА потянулся рукой, чтобы снять электрод, который словно прирос к детородному органу. Но тот отпал сам собой вместе с комом навоза. И тут зрителям открылась ослепительная картина графского хозяйства. Среди бурых водорослей лобковых волос торчал агрегат Троекурова, отлитый из чистого золота.
– Господи, на все воля Твоя…, – сдавлено прохрипел Онуфрий и свалился с помоста.
Вслед за попом свалился обратно в таз Ермолай Троекуров. Лекарство вспучилось и приняло графа.
– Утонет! – испугано воскликнул Авдеич.
– С таким аппаратом точно утонет, – согласились студенты.
«Может, оно и к лучшему…», – подумал Женька.
Тут в дело вмешался мажордом Прохор, которому вместе с лакеями было позволено присутствовать на церемонии. Прохор споро начал командовать. Графа вынесли из помещения, друзей отвели во двор и посадили в темницу. Усадьбу оцепили казаки. Что сталось с Онуфрием неизвестно.
Оказавшись под замком, друзья еще долго не могли успокоиться.
– Что-то пошло не так, – предположил Авдеич.
– Может, мы электроды попутали? – высказал мнение Женя.
Студенты только разводили руками в недоумении.
Через какое-то время друзей посетил камергер Мишка Леонтьев, рожденный Выссерманом в Одессе. Сменив фамилию, Мишка поступил на графскую службу ливрейным лакеем, и благодаря своей ловкости и умению услужить быстро достиг камергерского звания. Гибкий в разные стороны, Леонтьев мог согнуть позвоночник так, как ни одна человеческая особь. Он наперед угадывал мысли и желания Троекурова и мог вовремя поднести платок, припасть к ручке, охнуть и поскакать вприпрыжку, чтобы завязать распущенный барский шнурок. Ни дворовые, ни крепостные не любили Мишку и даже презирали его. Сам он, казалось, нисколько не тяготился этим презрением.