— Колись, старый, чего рожа такая «ехидная» и довольная? Словно втихаря цельный пуд меда в одно рыло выхлебал?
— Я тут моментик один припомнил… — Сообщил я ему, а после в касках рассказав, как доцент-историк одним мановением руки «зарастил» рот курсанту Толоконникову.
— Это я уже слышал, — кивнул оснаб, — а Болдырь здесь каким боком вписался?
— Ха, а таким: в процессе «экзекуции» курсанта Толоконникова, в класс заглядывал старший наставник Болдырь! И у него, все это «непотребство» никаких вопросов не вызвало! Понимаешь, товарищ оснаб?
— Кажется понимаю: он знал о его Даре?
— В яблочко! — Я громко хлопнул в ладоши. — Никто не знал: ни НКВД, ни начальник училица… А Болдырь знал! Он даже в лице ни на грамм не изменился! Хотя, был бы должен!
— И его этот «скоропостижный» отъезд, — резюмировал Петров. — Все это очень странно и не понятно!
— А возможно, все это — лишь цепь случайностей!
— Слишком много случайностей на один квадратный сантиметр, — покачал головой оснаб. — А когда их так много — обязательно жди беды!
— Ну мы же из-за этого не откажемся от вкусной жрачки? — недовольно поинтересовался я.
— Зачем? — удивился оснаб. — Это нам только на руку! Изучим ситуацию изнутри.
— Только ты раньше времени не барагозь, командир! — попросил я Петрова. — Пусть он для начала мне зубы новые вырастит! А потом уже и начинай свои «скандалы, интриги, расследования»! И еще прошу, учитывай такой момент, что Вильям Карлович, совсем невиновен во всех тех грехах, к которым мы его тут с тобой заочно «приговорили». Он, в общем-то, отличный дедок!
На том и порешили. Время за этими «умозрительными выкладками» пролетело незаметно. Пора было ехать к гостеприимной семейке Шильдкнехтов. Движения на дорогах нынешней столицы практически не было, поэтому до указанного историком адреса мы долетели практически в мгновение ока. Едва мы только зашли в подъезд, дверь квартиры доцента, расположенная на первом этаже двухэтажного дома, распахнулась. Словно радушный хозяин с нетерпением ждал этого момента, поглядывая в окно, выходящее во двор. Видимо, так он нас и «выпас».
— Гасан Хоттабович! Петр Петрович! — Встретил нас на пороге квартиры Вильям Карлович широкой и «лучезарной» улыбкой во все тридцать два… Или сколько там у него осталось? Еще бы в косоворотке с хлебом-солью выперся б — вообще был бы «атас»! Но Шильдкнехт — немец, поэтому — мимо. Я, хоть и не против гостеприимства, но и меру надо знать! И пусть, как он считает, я для него столько всего сделал, но зачем так-то «прогибаться»? Неожиданно широкая улыбка немца показалась мне насквозь фальшивой, а блестящие масляные глазки сверкали презрением и настоящей ненавистью.