Ему было жизненно необходимо удостовериться в том, что ничего особенного в ней нет. Что это просто блажь, иллюзия, глупая прихоть. Но увы, попытка провалилась с оглушающим треском.
Она всхлипнула, что-то промычала, даже для вида вцепилась короткими ногтями в его спину, чтобы оттолкнуть, а потом обмякла, целуя его в ответ так неумело, но так фантастически искренне.
Чутко. Сладко. Жадно.
Так целуют, только когда любят, — мелькнула быстрая мысль в пустой в это мгновение голове прожженного циника.
Никогда. Никогда он не испытывал вот такого, как сейчас. Ни до этого поцелуя, ни после. А еще он понял, что хочет с ней переспать. Впервые в жизни понял не тем, что ниже, а головой.
Прямо сейчас!
Не контролируя свои действия, запустил свободную руку под ее футболку, и с губ сорвался тягучий, наполненный острым предвкушением стон.
Как же хорошо… Так бывает вообще?
Что ты такое, Веснушка?
— Что ты делаешь… Не надо… Пожалуйста, Артур, — робко попыталась протестовать она, но проще силой мысли оставить ледокол «Арктика» на полном ходу, чем распалившегося мужчину. Он толкнул ее к двери, совершенно очумевший и пьяный от ее губ.
Прямо сейчас. И ни секундой позже.
— Прошу тебя, не надо! — повторила она уже чуть тверже, но по-прежнему не снимая с себя его рук. — Артур! Хватит!
— Да что опять не так?! — взорвался он. От того, что снова она за свое, что не дала закончить, что это… она. Она, а не кто-то еще. — Я не нравлюсь тебе?
— Нравишься…
— А что тогда? Что тебя смущает? Дома мать? — ударил ладонью по двери. — Так в нашем распоряжении целый дом. Мой дом! Хочешь, выгоню всех к чертям собачьим? Пошли, — схватил ее за руку и потащил обратно. Но она уперлась мысками в газон, словно строптивая лань.
— Я не могу!
— Но почему? — обернулся, теряя последние крупицы терпения. — Я же не идиот и чувствую, что ты тоже совсем не против.
— Я боюсь.
— Чего ты боишься?
— Просто у меня никогда никого не было.
Что? Он завис. Несколько секунд переваривал услышанное заявление и на всякий случай решил уточнить:
— То есть вообще никогда?
— Вообще, — и робко улыбнулась распухшими по его вине губами. — Ни разу.
— Но тебе же уже восемнадцать!
— И что? Прозвучало, как шестьдесят пять, и это смертный грех.
— О-бал-деть, — по слогам произнес он и, закатив глаза, мысленно похоронил самое острое желание в своей жизни.
Никаких привязанностей, никаких обещаний и никаких девственниц — три кита, на чем стойко держится его мировоззрение. Лишь единожды он осознанно нарушил последнее, после чего зарекся — никогда. Девственницы — они же по большей части как птенцы: кого увидели первого, когда вылупились, тот и мама. Того и любят. За тем и таскаются.