Не выдержав этой эмоциональной пытки, которую Мария сама для себя устроила, она все же спросила:
– А вы чего не едите? – не смотря на то, что внутри нее даже проскользнул некий интерес к происходящему, голос и тон оставались все такими же безучастными.
– Мы не ужинаем, – Христофор слегка потер колени, когда говорил это, будто куда-то спешил.
– А… Фигуру бережете? – Мария слегка ухмыльнулась и направила свой взгляд и внимание исключительно на картофель в мундире, снимая с него тонкую кожуру.
– Соблюдаем заповеди и сторонимся чревоугодия, – старший монах пытался мягко, но при этом уверенно вводить девушку в монашескую жизнь и ее правила.
– М-да… Ну, какое же это чревоугодие? Картошка, да зелень. Ели бы вы лобстеров… Это я понимаю, – Мария взяла новую картошку и немного призадумалась. Ей вспомнилось детство, хотя этот период ее жизни ей совершенно не хотелось прокручивать в своей голове. Она все же решила сказать о своей давней ссадине, – Отец у меня такую картошку любил.
Яков заметно заинтересовался темой папы девушки, так как она явно нехотя об этом говорила. Она вообще обо всем безразлично разговаривала, но эта тема будто была запретной для нее.
– Где же он сейчас? Жив ли? – отец Яков решил мягко развить эту тему.
– Батя-то? Жив, еще как жив. «Рвет цветы удовольствия». Лет восемь не видела и не слышала его, – Мария закинула последний кусок картошки в рот и начала вставать из-за стола, только чтобы не продолжать эти разговоры.
Комнату Марии выделили такую же, как и все остальные – темную, серую, маленькую. В углу стояла деревянная кровать с тонким матрасом на ней, рядом со спальным местом прямо под маленьким окном, расположенным под потолком, стоял грубый письменный стол, а на нем керосиновая лампа. В этих четырех голых стенах не было больше ничего. Первым в помещение зашел Христофор с подушкой и покрывалом и подготовил для девушки спальное место. Она долго стояла в дверях и рассматривала комнату: даже такая пустая она казалась ей намного наполненнее, чем другие. После Мария медленно подошла к стулу и аккуратно на него села, также с интересом разглядывая пустые стены.
– Вот, пожалуйста. Доброй ночи вам, храни ваш сон ангелы, – хриплый голос отца Христофора вывел Марию из некого транса, но ответить на его слова она ничего не смогла.
Монах уже ушел, когда девушка, плохо отдавая себе отчет, переползла на кровать и, еле распознавая все, что было вокруг нее, начала плакать. Все это ей казалось другим миром, ей было страшно что-то в себе менять, страшнее было оставить все как есть, еще страшнее стало после того, как она поняла, что плачет. Значит, в ней все же что-то есть? Хоть капелька чувств помимо агрессии в ней осталась? Она испугалась собственных слез и начала плакать еще сильнее, сворачиваясь на кровати калачиком и сжимая в зубах серую тонкую подушку.