Но у меня другой склад характера. Не получается надолго отключаться.
Тимур… Интересно, он меня искал? Где мой телефон?
Захожу в комнату со стаканом воды, выливаю половину на вяло стонущего на полу Сашку, а остаток сую ему в руку.
— Давай, приходи в себя, урод.
Голос у меня низкий почему-то, хриплый. Словно кричала много… Или плакала… Наверно, кричала. Плакать я не собираюсь. Не мое это.
Наблюдаю, как Сашка со стоном садится на полу, трет мокрое лицо дрожащей ладонью, пьет воду.
Жду, когда поднимет на меня взгляд.
— Ну, рассказывай, чем напоил меня вчера?
— Отвали… Мне плохо… — Сашка пытается встать, с третьей попытки ему это удается. Я не мешаю идти по знакомому маршруту до туалета, раковины и, наконец, кухни.
За это время заливаю еще чайник, кипячу, нахожу чьи-то пакетики чая.
Мерзость страшная. Отвыкла я от этого. Бляха муха, как быстро привыкаешь к хорошему, перестаешь это ценить… И одного вечера хватает, чтоб вернуться с небес на землю…
Телефона моего нет в квартире, и уже вспомнила, куда его дела.
Раздолбала об асфальт.
Где-то у очередного кабака, в который мы с Сашкой завалились этой ночью.
А перед этим я говорила с Тимуром…
Он что-то рычал… Сначала озабоченно, потерял меня, урод, да… Потом злобно, потому что услышал за заднем плане мужской гогот и музыку.
— Мышь… Ты чего творишь-то? Мышка? — неожиданно тихо и растерянно спросил он.
Меня эта растерянность в голосе так почему-то резанула, так разозлила… Что я творю, значит? А ты? Ты чего творишь? Ты же обещал! Обещал же! Зачем из меня дуру делать? Зачем врать? Ну перестала нравиться, скажи! Просто скажи! Мы же договаривались!
Я хотела ему это все выплеснуть… Хотела. Но почему-то не могла. Слезы текли постоянно по щекам. Наверно, от выпитого. От той дряни, что дал Сашка, а я, дура, в себя влила…
— Развлекаюсь я! — не понимаю, почему именно эта фраза вылетела… Захотелось сделать больно. И, судя по тишине в трубке, мне это удалось вполне. Хотела еще что-то сказать, но тут вперся Сашка, обнял меня, заорал в ухо:
— Ты чего, Вик? Это твой папик? Скажи, что будешь утром!
Я извернулась, оттолкнув придурка куда-то в толпу, вышла на улицу, глотнула летней свежей ночи. Но в голове не прояснилось. Наоборот, как-то все хуже стало. Муторней.
— Это кто, Мышь? — голос Тимура можно было вместо лезвия к рукоятке ножа приматывать, — ты где? Я сейчас приеду и мы поговорим.
— Пошел ты нахер! — заорала я, пытаясь сглотнуть эту боль, которую он своим тоном причинял, — ты мне — никто, понял? Права не имеешь меня ограничивать! Я же тебя не ограничиваю!