Сипло спрашиваю:
— Тот парень выжил? — залпом допиваю кофе и начинаю трястись от аномальных мук совести.
Забавно, но всё, что меня волнует — судьба постороннего человека.
— Да, но он был на грани смерти. На нем живого места не осталось. Шмидт сломал ему несколько рёбер и «наградил» щедрой порцией гематом, — едко цедит каждое слово, со злостью сжимая стакан в ладони.
Даю руку на отсечение — представляет лицо Рона и мечтает о его быстрой кончине.
— Неужели он избил его только из-за обычного разговора? Кем был тот парень? Может, у них свои личные счёты? — в моей голове просто не укладывается, как человек мог творить такие ужасные вещи и оставаться безнаказанным.
Я даже не спрашиваю — ответ ясен. Наверняка Шмидт с лёгкостью ушёл от ответственности и задурил мой рассудок красивыми словами о любви. От него буквально веяло властью и силой, словно всем своим существом он подавлял волю противника.
Мне страшно представить, насколько он безумен. Если единственная причина избиения — ревность, то, черт подери, его больная одержимость не знает границ. И я в полном дерьме.
— Я не знаю, почему он так жестоко набросился на того парня, но, какими бы ни были причины, он не имел никакого права калечить другого человека, — резко обрубает и пронзает меня недовольным взглядом, — теперь ты понимаешь, насколько он опасен? С ним нельзя связываться, Моника!
Поздно. Господи, как же чудовищно поздно.
— Хорошо. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы лишний раз не встречаться с ним, — отвожу взгляд и убираю руки под стол, чтобы Джина не заметила, как сильно меня потряхивает.
Почему-то до жути стыдно признаться, что вчера я была у Рона. И определенно увижусь с ним сегодня. С одной стороны, мне не хочется вовлекать подругу в неприятности, и я стараюсь максимально отгородить её от Шмидта, но, с другой стороны, у меня просто не хватает духу признаться, что я давно на мушке. Произнести это вслух.
Сказать, что прошлой ночью я позволила ему сделать с собой всё, что угодно. Стала игрушкой. Покорной куклой. Глупой дурочкой, добровольно отдавшейся жестокому человеку.
Но апофеоз грёбаного стыда даже не в этом, а в том, что вместо ожидаемой боли я получила наслаждение. Познала дикий огонь похоти и разврата, не оставляющего ни единого шанса на спасение. Всё летела и летела к языкам пламени, прекрасно понимая — в итоге пострадаю только я.
Я просто ненормальная. Безнадежная. Больная. Зависимая.
По-другому не скажешь. Даже красивых слов не найдешь, чтобы описать мерзкую потребность в нём. В Шмидте.
Я встряхиваю головой, поправляю упавшие на лоб волосы и решительно спрашиваю: