– Как ты? – спросила тихонько.
Вопрос оказался нелишним: вначале ллей Корнелиус, а затем и ллей Тадеуш вдоволь нахлебались энергии молодого мага. И всё же Патрик Блаунт стоял на ногах. Нетвёрдо, но стоял.
Даже руку поднял, чтобы коснуться разбитых губ Камиллы.
– Не могу исцелить, – с болью выговорил паладин. – Не тебя. Из всех людей – не тебя…
Сердце Камиллы остановилось, восхищённо дрогнуло и радостно забилось. Счастливый миг прервал мэм Гирр, оторвавшийся наконец от окна.
– И Себ с ним! – досадливо поморщился королевский воин. – Вернётся – тогда и обеспокоимся. Главное – что все целы, а важная вещь по-прежнему у вас, светлейшая ллейна.
Камилла вздрогнула: уже и отвыкла от вычурных обращений.
– Не все целы, – сглотнув, поправила она. – Там, в коридоре…
– Не моя ответственность, – негромко, но твёрдо отозвался мэм Гирр. Тут же поморщился от боли в обожжённой спине. – Вы – моя ответственность, ллейна Камилла.
Патрик глянул на королевского воина и невесело улыбнулся.
– Полагаю, с этого дня наши обязанности совпадают, мэм Гирр.
Тот серьёзно кивнул.
– Телами в коридоре я займусь, – так же серьёзно продолжил королевский воин. – Двое стражников выглядят плачевно, однако с погребением вопросов не возникнет.
Камилла только кивнула, сглатывая комок в горле: бедолаг и впрямь вначале высушили, а затем зажарили, так что и хоронить-то толком осталось некого. Вот что значит – меж двух огней, сиречь магов.
– Будут ли дальнейшие распоряжения, светлейшая?
– Да, – протолкнула наконец через непослушное горло Камилла. – Ллей Блаунт, вы же сможете исцелить мэма Гирра? Ему стоять больно. Прекрасно, – дождавшись кивка паладина, обронила она. – Я хочу, чтобы оба вы набрались сил перед завтрашней поездкой. Мы возвращаемся в столицу.
Ночь прошла тяжело: заснуть Камилле удалось только к рассвету. Безумный вечер, бесконечные распоряжения, замотанные слуги и нянька, помирающая от любопытства. Мэма Софур хоть и находилась рядом, а всё же носа из покоев благоразумно не высовывала. К чести няньки, все расспросы она оставила на потом, радостная уже оттого, что сторожить старшую горничную больше не требовалось: мэму Мартину заперли до распоряжений хозяина замка. Который, хвала Отцу, подавал обнадёживающие признаки нескорого, но верного выздоровления.
Проснулась Камилла поздно, с раскалывающейся головой, разбитая и уставшая. Саднил ушибленный локоть, ныли ссадины, а ещё пол-лица опухло от затрещины ллея Корнелиуса. Разбитые губы треснули и запеклись, и картина в зеркале не воодушевляла настолько, что Камилла всерьёз подумывала отложить поездку.