– Вы такая отважная, ллейна Камилла, – восхищённо и устало вздохнула Одетта. – Я бы так не смогла. Сейчас понимаю, что даром пошла с ллеем Ленаром… маменька сказала: обождать её в галерее, пока она переговорит с его величеством, но Ленар настоял, сказал, пройдёмся недалеко, заодно и проводит… Ничего не понимаю, – вздохнула Одетта.
Камилла тоже вздохнула, но не потому, что не понимала. А потому, что Одетту стало и впрямь жаль: ведь так и не поняла бы, дурочка, к чему дело скатывается. Уразумела бы, только когда девичества лишилась, а до того всё за ухаживания жениха почитала бы. И в последний миг отказать бы тоже не посмела: как же, старший, взрослый, такой красивый молодой человек… да и жених к тому же! Может, и впрямь так надо, а она и не знает? Лучше делать, как говорят, а то ещё разгневает или разозлит ненароком…
К мэме Софур как-то прибегала одна из её многочисленных бывших воспитанниц. Плакала, заламывала руки, и всё несвязно говорила, говорила… что так до конца и не понимала, что к этому дело идёт…
Камилла слушала.
Уже в который раз слушала. И так же, как делала это мэма Софур, поглаживала ллейну Одетту по спине. Мягко, легко. Почти невесомо.
К приходу ллейны Бианки та уже совсем успокоилась, наелась и угрелась, сидя на ложе Камиллы, так что и сама не заметила, как уснула, уткнувшись в плечо старшей подруги. Камилла будить не стала: укрыла своим покрывалом, выскользнула из спальни. Пэра Эдна с горничной как раз покидали покои, отправляясь в собственные комнаты, для прислуги, и о чём-то тихо шептались на пороге с появившейся ллейной Бианкой. Переговорив с прислугой, ллейна отдала последние тихие распоряжения и плотно закрыла дверь – на двойной замок. Заглянула в комнату Камиллы, подошла к кровати, легко поцеловав дочь в лоб. Тихо вышла, поманив Камиллу за собой.
Дочь Рыжего барона наблюдала за сценой молча. Образ матери совсем смазался в воспоминаниях: только и запомнила, что громкий задорный смех, крепкие смуглые руки, вздымавшие её в воздух, белые зубы в счастливой улыбке, да крупные смоляные локоны, выпадавшие из-под красного головного платка, повязанного лихо, на затылке. Кажется, были поцелуи перед сном. И ссоры с отцом. А иногда – и то, и другое вместе. А порой – вот как сейчас – лишь смазанное, как в тумане, воспоминание. Далёкое, тёплое и отчаянно-болезненное.
– Эдна коротко рассказала мне о произошедшем, – остановившись у туалетного столика, проронила Бианка. – От себя добавишь?
– Ллейна Одетта, верно, расскажет больше, как проснётся, – откликнулась Камилла, усаживаясь на низкий диванчик у камина. – А от себя только то скажу, что жених у вашей дочери – как есть дрянь.