Вспоминая тех, разве можно быть совсем счастливым?.. «Но можно, можно: старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умилённую радость…»
И в этом – правда человеческая.
И её вычитываешь из глаз, читаешь на лицах людей. Но и другое так же – то, что глубже. Что высказал, даже выкричал, как нестерпимую боль – не тихим голосом Зосимы, а криком Ивана Карамазова – певец белорусского деревенского люда, наш романист Кузьма Чорны. Потому что здесь уже век XX, его масштабы. Здесь судьба целого народа. И боль, муки людей совсем реальных, таких близких памяти, сердцу.
«Ксёндз с амвона рассказывал, как бог испытывал веру Иова. Он наслал всякие несчастья… Он знал, что это Бог его так карает, однако не перестал молиться Богу и славил Бога, и не возроптал на Бога. Бог за это вернул ему всё… и дети у него другие родились, как раз столько, сколько было тех, что умерли. И это же тысячи лет говорится людям, и неужели никто не подумал ни разу, что нельзя так говорить человеку, потому что это великая неправда… Если бы я завёл другую семью и если бы снова вернулась ко мне моя жизнь – и чтоб дом новый, и чтоб хлеб свой, и чтоб снова сын маленький выбегал мне навстречу, так в доме я могу, в другом, жить, на коне я могу и другом ездить. А дитя моё – оно ж жило, смотрело на свет, знало, что я его отец! Дитя будет другое, но не то, которое испытало муку, и мука эта осталась на веки вечные, потому что она была и никто уже не сделает так, что её не было».
Слышишь это в самых тихих голосах людей! Ко всему миру обращённое…
Прасковья Адамовна Орловская из деревни Городище Логойского района Минской области.
«…Соня первая была, Миша, Ванька и Лёник был. Лёнику было девять месяцев, младшему, а Соне, видать, уже годков было тринадцать. Старшей. И Мише было девять лет.
Подойду я детей будить, а он: «Не трогай». Не знаем, что делать. И там горит, и там горит – всюду горит… А уже бегут и к нам в белых халатах, а ночь – видная. Ай, что ж мы будем делать? А у нас в хате да был старый пол, и эти половицы прогибаются. Дак мы с ним говорим, а только они в хату, дак он скоренько да в ту яму. А я стою. Уже не будут же они меня трогать. Один в пороге с винтовкой стоит, а другой подошёл так вот и говорит:
– Огонь зажигай!
Правда, они сами, кажется, зажгли эту коптилочку маленькую… А это моё маленькое, девять месяцев, что в колыбели, проснулся и стал плакать. Я подошла, взяла его на руки. Взяла это дитя. А я – как стояла, в этом пинжачке… Да зимой. Хорошо, что взяла платок, такой вот был пеньковый, большой. Дак я его прижала к себе. Эта Соня, старшая, проснулась. Я и мигнула: «Соня, иди ты со мной». А те разоспались, никак не разбужу их. И подойти к ним боюсь.