Да как-то вот осталась жива и сама до сих пор живу. А как вспомню – дак зачем я живу?..»
Степанида Михайловна Дардынская. Жилин Брод Слуцкого района Минской области.
«…Ну, и давай забирать всё имущество. Позабирали это всё. И мужчин там, женщин, которые помоложе – вроде это уже гнать скот и всё остальное. А потом – в каждую хату и давай убивать. У меня шестеро детей было, но они не то что дети – и двадцать седьмого года и старше. Старший сын стал говорить, он был в военном бушлате, он говорит:
– Мама, идут нас бить.
Пока я глянула в окно, дак они уже на кухне. Трое пришло уже убивать. Дети младшие ко мне, а я ему говорю:
– Хоть бы ты скрылся куда, а то заберут в Германию.
А они как влетели, дак на его: «Партизан!» – да к нему, а другой – ко мне. Дак я, когда убивал моего сына, дак я вот так глянула на него, на сына… И девочка у меня на руках, дак он в меня стрелял, не попал уже в голову, дак вот здесь пуля прошла и вот где засела. И девочка у меня, три года, была на руках. Дак я не знаю, или я её задушила, когда упала, но я уже не чувствовала больше ничего никакого. Стали дети кричать, стал он стрелять в этого старшего хлопца, да в меня – дак я уже не помню тогда… Пришла в себя, поглядела на этих детей по хате – известно, убитые. Посидела да опять легла. Да уже лежала. Крови было много в хате. Они приходят в хату обратно. Те или не те – я уже не знаю. О чем-то полопотали и ушли. Они, наверное, не заметили, что я живая, они б добили. Выползла я в садик да и села у хаты. Известно, и кровь из меня льётся… Потом пришли они в хату да чем-то как стукнули – уже и горит хата. Я сидела, сидела, уже и крыша бросается на меня, и голова моя обгорела, и одёжа моя горела. И некуда мне деваться. Уже – никого, тишина. Думаю, може, где кто остался. Иду, дак мальчишечка лежит убитый на поле, утекал. Это Болесев мальчишечка, а потом – Кривоносов мальчишечка, раненый. Да говорит:
– Тёточка, спасайте меня.
Я говорю:
– Дитятко моё, я и сама не могу, у меня кровь льётся, зубы повыбиты. Говорю, полежи, може, я кого увижу.
А за речкой, глянула, – их, как овец, стоит, этих немцев. Дак они как стали по мне стрелять из пулемётов. Дак я упаду, кажется – я так уже утекаю. А я на одном месте всё. Упаду в эту воду, в речку, да там и пробыла, пока стемнело. Наши мужчины этого мальчика подобрали и в подвал положили. Он там и помер. А некоторые живьём дети горели, которые поменьше – не стреляли. Ой, я и не припомню, сколько нас побили в наших Переходах. Я тогда там жила. Все и погибли. Не там побили, дак в партизанах они перемололись, то на фронте. И деревни совсем нема…»