Приехали партизаны – собирать эти кости, где что осталось. Мама рассказывает, что один такой, Янковский, считал, считал людей… Где тут сосчитаешь, если все пораспадались, одни косточки… Он только сказал: запомните, кто живой останется, что в этой могиле пятьсот человек. Это кого собрали, а кроме того похоронили, кто где кого нашёл.
И наших: выкопали в саду яму и всех уже закопали – сестру, и двое её детей, и тётка ещё, она жила у неё… Ольга звали, Гулицкая. Так она рассказала то. Приходят. Одна она в хате. Стреляют. Упала.
– Упала, – говорит она, – и лежу, а чувствую, что только прострелена, не мёртвая, живая… Гляжу в окно. А хата ещё не слышно, чтоб горела. Где ж они поворачиваются? Гляжу в окно… Ещё посмотрела в зеркало – страшная, вся в крови… Снова легла на то самое место.
А в её хату загнали еще двух хлопцев, прусских, с улицы загнали в хату. Её в зале били, а их уже на кухне. Так уже страшно они кончались, хрипели. Може, что молодые? А потом заходят и к ней в залу. Може, хотели поиздеваться… За ногу её потянули в огонь. Пока что горит только хлев. Дак они решили именно теперь, в эту минуту кинуть её в огонь. За ногу и потянули, говорит. Голова болтается. Всё, говорит, стараюсь, чтоб тем боком, где не ранена. Ведь у неё была прострелена шея и голова так вот… Приволокли к хлеву. Близко ж не подойдут, огонь же – это не костёр. Раскачали, один за руку, другой за ногу – и туда. И всё-таки в огонь её не докинули. Рядом она упала. А за дымом им не видать. Пообожглась она. Но отползла в огород, в картошку, на себя земли, сего-того, и так вот осталась жить… Годов десять, как она померла. В Минске. А сын её живёт, работает на тракторном.
Вопрос: – А сын был тогда с нею?
Дети поутекали. Ведь утекали так, как кто мог – дети себе, родители себе. Такая паника была. И к Степурам утекали, и к Скипьёву, только к Малым Прусам не утекали: думали, что – немцы с одной стороны идут. А они со всех четырёх сторон окружили. Потому что там не просматривалось: то кусты, то… Кто куда утекал, то всех и половили. В руки им прибежали. Был один выход – в лес. Почему? Потому что они лес окружили не от села, а дальше, лесок остался в оцеплении.
Мало там людей, нас спряталось… Теперь у нас в Прусах не прусляне, а все наезжие…»
Память людей, которая записана на белых среди чёрного поля плитах близ Великих Прусов; огненная память войны, что собрана в этой книге; память народная обо всём, что принесла и оставила на земле и в людях война, – это и мука, и тревога, но и надежда на то, что наконец на пропитавшейся кровью и слезами «от коры до центра» (Ф. Достоевский) планете мир не будет всего только подготовкой к новой «кровавой бане».