– Доведи ты меня.
А уже глаза послипались землёй и кровью, а я не вижу ничего, так позамазывала уже, как разгребала землю… Он меня перевёл через улицу: там ровок есть, дак промыть хоть глаза, чтоб видела, куда идти. Вот я промыла эти глаза уже, промыла, а всё в крови, вся одежа на мне в крови. Он меня довёл к тому ровку… Дак уже ж утекают люди. Бежит Волька Удовинева, что ходила, всё партизанам из Минска доставляла… С сестрою своей Маней. Дак они:
– Тётечка, милая!..
Дак я говорю, что нас из семьи только двое осталось, да и то раненый Жорж.
– Перевяжите его.
А чем же я, когда у меня всё в крови. И говорят они – тётя, утекайте, потому что в Прусках[75], говорили, у Свентоховского, что будут опять приезжать!
А тут стоит из Прусок дядька, родственник наш, – прибежали уже меня глядеть… А невестку мою уже свиньи едят, обгрызли… А моя одна родственница говорит:
– Пойдём, перенесём её куда-нибудь в яму…»
Мария Нагорная.
«…Дождались мы утра. Стало виднеть. Люди все потихоньку, потихоньку собираются на край и выходят из лесу. Утром их, немцев, не стало. Выехали. Набрали, что им надо, скотину и где какое добро у людей, и уехали.
Выходим мы на выгон, а тут и партизаны явились. Двое. Видать, в разведку. На конях… А ещё не знают всей трагедии, что всех это людей побили.
Теперь уже кинулись все в село, на свои участки – кто где есть живой или нема. Помню, что идём и встречаем своего племянника, внука материна. Бежит он. Оказывается, побыл уже на своём участке. Плачет… (Плачет.) Побежали мы туда. Правда, лежит на улице… Обгоревшая такая… Люди обгорелые такие, страшные! Нельзя рассказать, не видевши…
Ну, и всё. Осталось в селе четыре хаты. И два-три гумна, може, не больше.
Партизаны – когда появились – сказали, что опасно тут, надо и остальным прятаться. Так оно и получилось, мы ушли. Ни коней, ни коров. Пешком пошли мы до Рудного, через речку…
Была у нас такая женщина, Нюша Сологубова. Молодая, одна, мать-одиночка, с девочкой маленькой. Она была ещё живая. И вот рассказывают, что каким-то чудом остался один клуб. Хата просто была такая. Нюша была раненая, просила очень пить, дак кто-то из людей занесли её в этот клуб. Ведь не думали, что немцы приедут снова допаливать. И вот они приехали. И дитятко было тоже живое. Кинули это дитя в колодезь… А её самую кололи – страшно! И зажгли уже хату…
А мы в Рудном поле, под стогом живём. А потом мама говорит, что надо как-то в Прусы добираться – там же люди валяются. И дочка её.
– Пойду я, – говорит.
А отец… Такое нервное потрясение у него, лежит, трясётся. Больной. А мать пошла в Прусы, и с нею пошла ещё племянница, моя двоюродная сестра. Чтоб уже смелей. Она из другого села, из Огородников. Приходят они туда, а немцы снова приехали, побыли в воскресенье, а теперь и во вторник приехали. Всё вывозили, что могли вывезти. Немцы снова! И им некуда деваться, они кинулись к лесу, добежали под гору, а там люпин, чья-то полоска. Тогда ж полоски были, подавали полоски людям всем. Дак они в тот люпин и спрятались. А под вечер немцы уехали.