Кстати, муж Евхимы Парфёновны Баланцевич, узнав о жуткой судьбе семьи и деревни, рискнул удрать из плена и, удрав, сотрудничал с партизанами, а потом вступил в ряды Советской армии и погиб героической смертью в борьбе с гитлеровцами.
Агапе Сергиевич было в то время под сорок, и у неё было трое детей. Изо всех уцелевших она наиболее полно воплощает тот тип крестьянки из глухой полесской деревни, который сложился здесь за века. Безобидность и сверхпростота таких людей, как говорят, написана у них на лице, звучит в голосе, в каждом слове.
Агапа Сергиевич говорит:
«…Я была в хате. И старик так пришёл, – у нас конь был, – пришёл и говорит:
– Немцы коней берут.
Говорю:
– Бери коня и утекай. Что коней берут, то это ничего.
Он взял того коня и поехал в Купчее, на Украину. Это недалеко, за болотом. Ну, а я была в хате, у меня ещё дочка е, тогда было два года, на руках была. Ну, пришли ко мне, десятник и говорит:
– Собирайся на сходку.
А я сроду не ходила на ту их сходку. Я и не можу ходыты, и не люблю по такому ходыты. Ну, пристали – идти!..
Вижу – все люди идут, всё село. Я подхожу туда. Там во наш лес был. У меня сосед был, я говорю:
– Знаете, что этакое дело, что немцы так сгоняют, а може, убивать будут?
А он говорит:
– И чего ты не выдумаешь! А за что тебя будут убивать?
Нехай будет так.
Идут селом, идут, идут, аж то в огород загоняют. Гляжу: все люди в селе уже на коленях. Все на коленях! Говорю так:
– А что? Что я говорила? Так оно и е…
Ну, и огородом гнали. И партиями гнали на кладбище. Партиями. У меня дивчинка была на руках, ну, и зашла я на кладбище. Уже каждая партия берет свою родню, и уже обнимаются, и уже пулемёты стоят, и трещат, трещат… Я уже раздеваюся…
Вопрос: – Приказали раздеваться?
– Ну, конечно. Така во куча была одёжи людячей… Я даже не знаю, куда она подевалась. И така во куча была бутылок: только пьют и бьют, пьют и бьют!..
Ну, думаю, уже всё. Мне ничего… Только мой хлопец остался, тот, что скотину пас, и другой, ещё меньшенький, остался. Думаю: «С голоду сгинут, с голоду». Какой-то немец такой, я не знаю… Он, може, русский… Я стала просить:
– Ох, говорю, панейко, пустите меня, у меня два хлопчики дома осталися, пустите меня.
– А где твой старик?
Говорю:
– На мостах.
Тогда люди мосты делали. А он на мостах не был. Только коня повёл. А он говорит:
– Мы-то пустим, а чи ты придёшь?
– Приду.
И он дал мне патруля, я в село, зашла в село и говорю:
– Там мой хлопчик остался, с голоду помре, пойду заберу, нехай лучше убьют.
А потом меня опять загнали на кладбище, а с кладбища бежит тот, что меня отпустил. И говорит: