Сколько еще ночей я выдержу в этой камере, прежде чем отправлюсь на тот свет или сойду с ума? Сумеет ли Серж вытащить меня раньше, чем я полностью утрачу человеческий облик? В жизни я привыкла терпеть, стиснув зубы и не жаловаться. И мне казалось, в своей жизни я прошла достаточно, чтобы достойно справиться с трудностями. Увы, я была слишком хорошего мнения о себе.
Всю ночь я драила зубной щеткой нашу камеру. Ползала на карачках под надзором страшной грязной тетки, и боялась даже голову поднять. Если ей что-то не нравилось, она пинала или тягала за волосы. И это при непрекращающемся хохоте ее подружек.
Даже в школе будучи постоянным предметом издевательств и насмешек, пугалом и главным позорищем, как про меня часто выражались, я не чувствовала себя настолько униженной и раздавленной как сейчас.
А еще в душе расползались противные скользкие червяки, они выгрызали сомнения, истощали веру. Серж так странно себя вел, в сердце закрались первые сомнения. И это причиняло боль. Я не хотела, не могла отпустить того, кто показал, что я не одна в этом мире. Кто пробудил в моем сердце светлое и трепетное чувство — любовь.
Эти стены разрушают все. Калечат мою жизнь. Разлучают с любимым. И ведь нет моей вины. Ни грамма. А руки опускаются, когда не знаешь, как доказать правду. Я продолжаю драить камеру, стерла руки в кровь, и жду, когда же наступит утро. И надеюсь, что оно принесет мне избавление.
Утром меня действительно забрали из камеры. Только вопреки ожиданиям не повели к адвокату. Меня закрыли в маленькой клетке, где-то в подвале. Три стены и железная решетка. Вначале я обрадовалась, пусть клетка, ничего страшного, главное, что нет этих страшных женщин. Меня тут возможно, покормят, и никто не станет отнимать еду. Не будет этих жутких истязаний. Снова хочется пить, живот сводит от голода, веки закрываются от усталости. Я легла на железную койку, застеленную простыней, тут даже нет матраса. Тут же железо впилось в тело. Это кровать для пыток, не иначе.
Только моя радость от уединения была мимолетной. Тут дикий холод. Моя одежда — порванные джинсы и легкий свитшот, тоже уже изрядно продырявленный за время пребывания в казенных стенах, мало спасали. Минут через тридцать, я уже кидалась на решетку, молила меня выпустить. Тело леденело, кровь застывала в венах, превращалась в лед. Я не могла думать, сидеть, металась по клетке, в отчаянной попытке согреться. Приседала, отжималась, прыгала. На время эти действия помогли, но вскоре я выдохлась, и холод с еще большим остервенением стал атаковать меня.