— Отвечай!
— Я буду такой, какой пожелает мой Господин.
Безумие приняло новые катастрофические масштабы, ведь Давид так мечтал услышать что-нибудь другое. Мечтал о ком-нибудь другом. А эта… Тварь.
Рукой он направил ее голову вниз, резко, грубо наклоняя, и прогремел прямо в ухо:
— Докажи! Лакай воду, как собачка у ног хозяина.
Мне здесь не нравится. Это место еще больше напоминает бордель. Даже больше, чем холл, где нас выставили на продажу.
Чего только стоит стена, увешанная приспособлениями для пыток. И только и осталось, что задержать дыхание и смотреть в пол глаза, когда Давид Маркович идет туда и долго выбирает.
Страх стекает по спине, тело наливается тяжестью, уже готовое терпеть боль.
Когда мужская рука уже потянулась к черному, лакированному стеку и даже его погладила я застыла от страха, но она тут же сменила направление и взяла подвешенную на крючке миску.
Я прикрыла глаза. О, нет. Лучше уж боль, чем это унижение.
Лакать как собака в ногах у хозяина.
Почему же мне казалось, что он не такой. Почему в больнице Давид Маркович выглядел почти нормальным. Без этого взбешенного лица и глаз, разве что не мечущих молнии.
— Ползи сюда, — шипит он, наливая в миску воды и я замираю. Не могу двинуться с места. Надо идти, надо выполнять свою роль. Всего месяц, всего какой-то чертов месяц. — Ползи я сказал, сюда!
Делать нечего и я, собирая всю силу воли, ставлю руки на мягкий ворс ковра и передвигаю ими в сторону хозяина, стараясь как учили, сильнее прогнуться в спине. Теперь именно так я должна его называть. Хозяин. Потому что он купил меня и будет обращаться, как с тряпкой у своих ног.
Почти у самых ног, но взгляд поднять не успеваю.
Шею вдруг сдавливает ошейник, почти перекрывая воздух и мешая вскрикнуть и я оказываюсь лицом к лицу со зверем. С затаившимся, притихшим зверем, готовым укусить в любой момент.
— Отвечай! — уже рявкает он и я понимаю, что пропустила фразу. Как в театре на сцене прослушала.
— Я буду такой какой вы пожелаете меня видеть, — заученная реплика, которую меня заставила выучить Таня ничего не значит. Лишь уносит меня в позорные дали выше. Зато мне объяснили, что это выручалочка в любой ситуации.
Он буравит меня взглядом еще некоторое время, поджимая губы и раздувая ноздри, как бык перед убийством тореадора, словно ожидая, что я рассмеюсь и заявлю, что пошутила. Но молчание затягивает, а вязкая тишина сдавливает грудь тисками. Сколько же можно?! Потом Давид Маркович резко наклоняет мою голову вниз, прямо к миске.
— Лакай, лакай как собака.
Я не могу, не могу.