Я начала бежать, тяжело дыша от паники. Осмотрелась в поисках Пайпер, которой нигде не было видно. Я закричала
«ПАЙПЕР, ПАЙПЕР, ПАЙПЕР», едва дыша и не давая ей времени на ответ. Ее нигде не было видно. Истерика, словно море, охватила меня. Я тонула в ней. Я побежала к единственному месту, которое еще не осмотрела — к сараю. Они сидела там на коленях; слезы тихо текли по ее лицу. В ее руках лежало животное, и, только услышав слабый звон, когда оно пошевелилось, я поняла, кто это. Я бы ни за что не узнала его, потому что он был покрыт навозом и был таким худым — худее всего живого на земле. Полагаю, его оставили здесь без еды давным-давно, и его глаза ничего не выражали, но он узнал Пайпер и меня. Его колокольчик зазвенел, и он потерся своими маленькими рожками о Пайпер, несмотря на то, что находился при смерти.
Динь.
Он был слишком слаб, чтобы подняться, и слишком болен, чтобы заметить воду, которую Пайпер принесла ему.
Поэтому я накрыла его мешком для зерна и выстрелила ему в голову.
После этого я отвела Пайпер домой.
Мы даже не задумывались о привалах. Просто шли вдоль дороги, так быстро, как только позволяли нам наши силы, забираясь в кусты всякий раз, когда проезжала машина, и оставались там, пока не становилось безопасно снова выбираться на дорогу.
Никогда не было по-настоящему безопасно. Мы видели мужчин с факелами и слышали крики. Грузовики проносились мимо нас довольно часто, и в любой другой ситуации, возможно, мы бы стали бояться.
Мы медленно продвигались вперед.
Мы не разговаривали, но я держала Пайпер за руку и повторяла, что люблю ее, передавая слова через кровь, пульсирующую у меня в венах и стекающую через мою руку в ее пальцы. Ее рука стала неметь и замерзать, словно неживая, но силой воли я приказывала ей ожить, и через несколько часов ходьбы ее пальцы схватили мои, сперва еле заметно, а затем сильнее, пока, в конечном итоге, я не знала наверняка, что ее рука все еще жива.
К закату небо прояснилось и стало оранжево-серо-розовым. Температура стала опускаться, но яркая луна компенсировала это. Мы завернулись в наши покрывала и продолжили идти, следуя карте и изредка останавливаясь, чтобы спрятаться и отдохнуть. Ближе к утру, когда все еще было темно, мы прошли по заброшенной деревне, мимо паба и деревенского магазина, и стали подниматься вверх по знакомому длинному холму к дому. Я ожидала, что местность будет голой и мертвой, но все было не так: живая изгородь согнулась под весом жизни, ягод, цветов и птичьих гнезд. Весь этот оптимизм должен был бы приободрить меня, но нет. Все это походило на видение из прошлой жизни, жизни такой недавней и такой далекой, что я помнила радостное настроение, не помня, каково это — ощущать его.