Утро нового дня встречает монотонным шумом дождя за окном. Небо, серое и низкое, решает сжалиться над моим разбитым сердцем и плачет вместе со мной. Ловлю себя на мысли, что ничего не хочу: ни завтракать, ни спешить на тренировку, ни выслушивать причитания Снежаны о бесконечной тошноте. Но больше всего я не желаю видеть Лероя... Зажмуриваюсь и натягиваю одеяло чуть выше, до самого подбородка: так теплее и уютнее. Мне так хочется открыть глаза и понять, что весь этот кошмар в моей жизни – не более чем сон.
И всё же прятаться от проблем под одеялом – такое себе занятие. Мне нужно спуститься, увидеть отца и убедить его, что Лерою в нашем доме больше не место. Рассказывать отцу о произошедшем, а тем более врать об изнасиловании, больше не хочу. То, что произошло минувшей ночью в доме на утесе, должно остаться только между мной и Лероем. Позора с меня хватит! Сейчас мне противна сама мысль, что кто-то вообще может узнать о моем падении. Мне хватило скандала с «Берлинго». Уверена, отец, полностью растворившийся в капризах своей беременной жены, вновь не захочет разбираться ни в чём, обвинив меня в распутном поведении. Да и сама идея мстить Амирову вместе с бесцветными снами улетучилась из моей головы, как, впрочем, и любовь к этому страшному человеку.
Смотрю на часы: без пятнадцати девять. В это время я всегда дежурила у окна, поджидая Лероя. Но сегодня прохожу мимо, даже не взглянув в окно.
На кухне только я и отец. Снежана решает пропустить завтрак, чему я несказанно рада. Тосты, омлет и немного джема – на столе все просто, чего нельзя сказать о моих отношениях с папой. Украдкой смотрю на него, пытаясь вспомнить, когда потеряла в нём близкого человека.
– Ты вчера меня разочаровала, дочь, – в привычной манере, не отводя глаз от тарелки, начинает отец. Я же моментально прекращаю жевать и смотрю на него волком: неужели Родик наябедничал? – Павел остался крайне разочарованным вашим с ним общением.
Мотаю головой и смеюсь, как дурочка: о чём я, в самом деле? Отец даже не заметил, что я не ночевала дома.
– Прости, я же говорила, что плохо себя чувствовала, – поддерживаю его неосведомленность: меньше знает – крепче буду спать я.
– Ясно, – заключает отец и продолжает орудовать в тарелке вилкой.
– И даже не спросишь, как я себя чувствую? – У меня до сих пор болит всё тело, ступни жжёт от многочисленных, хоть и неглубоких порезов, опухшие от слёз глаза и искусанные в кровь губы не заметить и вовсе нельзя.
Отец бросает на меня мимолётный взгляд и вновь возвращается к омлету.