– На кого же серчаете Михаил Иоганович?
– Как это на кого? На себя, конечно же, на кого же еще серчать можно в жизни? Только на себя, Лизавета Николаевна, только на себя. Ведь ежели, кто другой поступает дурно, что нам с того, прошел мимо, забыл и не вспомнил про то, но ежели ошибаемся мы, то нам с этими ошибками, – и он постучал указательным пальцев по виску, – и вовек с ними не расстаться.
– Это оттого, Михаил Иоганович, что вы думаете, будто вы лучше других, – осторожно заметила Лиза, чувствуя, как ступает по тонкому льду, будто едва схватившейся беседы.
Михаил Иоганович, едва не подпрыгнул на месте и удивленно спросил: – Позвольте же, я вас совсем не понимаю, Лизавета Николаевна, я вам тут рассказываю, что строг к себе, купил даже именье, будто гауптвахту, собрался бичевать себя, да мучиться, а вы говорите, что я считаю себя лучше других? Вы меня, верно, не поняли, я считаю себя хуже других, оттого что ошибся, а не должен был. Вот в чем суть.
– Вы, Михаил Иоганович оттого и бичуете себя, потому что считаете себя лучше других. Другие ведь ошибаются. Да что другие, все ошибаются, а вы себе такое право не даете. Да потому что думаете, будто вы лучше других, все могут ошибаться, а вы нет, ибо вы лучше чем все, – заключила она.
– Ох, лукавая вы Лизавета Николаевна, ох, лукавая, как же вы так это все извернули, что теперь и сказать то мне нечего. И что же вы тогда мне предлагаете? Скажите любезнейше, как мне с этой проблемой побороться? – язвительно спросил он. Он чувствовал себя странно и до крайности неудобно, будто стоит он сейчас перед ней, совсем ногой. Но ведь стоит, не уходит, будто пригвоздили.
– А вы, Михаил Иоганович, признайте в себе человека, и слабого, и грешного. Живого.
– А что же потом? – нетерпеливо спросил он.
– Примите себя. Вы человек, оттого и ошибаетесь, как и любой другой, до вас, иль после вас.
– Мы с Вами Лизавета Николаевна едва знакомы, а я уже будто в исповедальне, – весело заметил он. – Не знаю уж как там, принять, простить, но вот забыть с Вами обо всем, это мне удалось, – весело заметил Мейер, – однако вы слишком мудры, для столь юного создания, скажите, кто тот счастливец, что покорил Вас на одном из балов? Ей Богу, теперь жалею, что слишком много времени проводил в рабочих казематах, пренебрегая светскими радостями, пожалуй, мне надобно бороться, с предубеждением, что вокруг лишь глупцы, а то не ровен час, окажется, что в зале будет лишь один глупец, и это я.
Лиза громко и открыто засмеялась, что было бы неподобающе, будь они в другой обстановке, но здесь, на природе, звонкий смех, был частью весны и хрустальной зелени, которая сияла лишь ярче, от света зарождающихся чувств.