– Вы не глупы, по одной лишь простой причине, что признались в этом, так как каждый глупец мнит себя мудрецом, – сквозь смех сказала она.
– Однако же вы не ответили, на мой вопрос? Ибо я уже в том возрасте, когда участие в дуэли, не прибавит мне уважение, а лишь сделает меня смехотворным. Юнец вздыхающей по даме, чье сердце отдано другому – прекрасен в своем страданье, тоскующий по неразделенной любви старик – смешон и жалок.
– Мое сердце свободно, я не замужем, а вы не старик, – едва слышно ответила Лиза.
– А вы слишком добры, – перебил ее Мейер.
– Разве можно быть слишком добрым? Доброта лишь та единственная добродетель, что не требует умеренности, – возразила ему девушка, украдкой взглянув на него.
– О-о-о-о, вы слишком юны, барышня, чтобы еще это понять, доброта это как раз та добродетель, которой нужно врачевать по капле, а иначе яд. И ежели она будет повсеместно и вокруг нас, то как же мы ее будет отличать от зла? А так найдешь крупицу, и рад, – засмеялся он.
– Позвольте с вами, Михаил Иоганович, опять не согласится, боюсь вызвать ваш гнев, но доброта, как и зло, собою множиться, вот сделал человек кому-нибудь зло, нарочно или случайно, и тот другой, кому зло причинено, непременно его передаст другому, а тот другой третьему, и оттого зла, так много и оно повсюду, а добро, отчего то, человек получает, а взамен, редко отдает, верно как вы рассуждает, для себя крупицу сберегает, а надобно отдать, так оно, по моему разумению происходить должно, – мягко, но твердо заявила Лиза.
Мейер помолчал немного, будто приглядываясь, отчего ей стало почти дурно, но дурнота та была почти что сладкой.
– Смотрю я на Вас, Лизавета Николаевна, и в толк не возьму, как барышня, воспитанная в достатке и под отцовским крылом, может быть такой мудрой, но вместе с тем такой наивной.
Лиза испуганно посмотрела на него, ей показалось, что он едва не подобрался к ее тайне, она с ужасом вспомнила о трости, спрятанной под шлейфом платья, и холодный пот покатился по ее спине, стало одновременно и жарко и холодно и страшно. Именно сейчас, когда их разговор стал таким личным и почти интимным, ничто не страшило ее больше, чем разочарование, которое она неизбежно увидела бы в его глазах, узнай он о ее недуге.
– Чтение – вот оно зло и виновник обнаруженного вами противоречия, – и неловко постучав костяшками пальцев по книге, она попыталась невинно улыбнуться, но губы дрогнули и лишь скривились.
Он молча посмотрел на нее и ничего не ответил. Затем помедлил и продолжил:
– Но боюсь, я итак слишком злоупотребил вашей добротой, Лизавета Николаевна, и вы хотя и убеждали меня в том, что даже в чрезмерной доброте зла нет, однако же, не скажу, что убедили. Тем более я и без того, отнял у вас слишком много времени, явился, что не званый гость, пренебрегая правилами приличия, кои я, по правде сказать, нередко презираю, но ежели рассуждать трезво, а не опираться лишь на те неудобства, что они доставляют, данные ограничения не только необходимы, но и неотложны, ибо человек без них, что дикарь, с одними лишь инстинктами, где все можно и все пригодно. Так что, разрешите откланяться, и дайте надежду, что эта наша встреча не последняя, а точнее пообещайте, что в следующий раз прогуляетесь со мной, а я обещаю вам показать самые старые вязы, на моем скромном и почти заброшенном участке именья, – заключил он, и даже слегка галантно поклонился, сделав рукой жест, будто снимает импровизированный цилиндр.