Мейер вдруг резко повернулся, затем улыбнулся, и сказал:
– Не смотрите на меня так, Лизавета Николаевна, будто я некий артефакт, выкопанный из-под земли, а до того момента, пролежавший там целую тысячу лет, ежели с меня стряхнуть пыль, да почистить как следует, может я еще и сгожусь на что, – лукаво заметил он, словно прочитав ее мысли.
Лиза покраснела до кончиков волос и смущенно опустила глаза, сделав вид, будто нашла в своих руках что-то настолько интересное, от чего не могла оторвать глаз.
– Вас что-то тревожит? – робко спросила она, наконец, решившись поднять на него свой ясный и доверчивый взор.
– Чтобы меня не тревожило, я не готов об этом вам поведать, – коротко ответил Мейер.
– Оттого, что вы меня еще совсем не знаете?
– Как раз наоборот, мне кажется, я вас слишком хорошо знаю, и оттого не готов увидеть разочарование в ваших чистых и таких невинных глазах, – спокойно и рассудительно ответил Мейер.
– Чтобы вы не сделали, какие бы ошибки не совершили, я уверена, вы сделали это во имя добра! – пылко и отрывисто воскликнула Лиза, ухватившись за сиденье скамейке, будто боялась упасть.
– Какое вы невинное создание, Лизавета Николаевна, если бы вы чуть чаще выбирались из своего сада, хотя и райского, но все же плена, этих яблонь, то знали бы наверняка, все самые грязные дела, совершаются в этом мире под знаменем «добра», – горько произнес он.
– Но это же совсем не значит, что за любым добром, скрывается лишь низость и обман! – с жаром возразила она.
– Не значит, однако, же, бойтесь людей, с добрыми намерениями, их доброта может вам дорого обойтись, – резко ответил Мейер.
Лиза не стала спорить, она молча посмотрела на него, прежде чем вновь заговорить:
– Но, ежели, все-таки, вы, когда-нибудь, решитесь поведать мне, о том, что вас мучает, то знайте, даже если я не разделяю ваши мысли, и не приму ваших поступков, я попытаюсь их понять, и не стану осуждать, я постараюсь увидеть мир не своими, а вашими глазами.
Он повернулся в пол-оборота, так что расстояние между ними сократилось до опасной близости, и слегка наклонился вперед, будто вглядываясь в глубину ее глаз, его правая нога, утонула в драпировке платья, жар, странный и неизведанный сжал грудь словно тиски, она забыла дышать, будто его глухое и тяжелое дыханье стало ее собственным. Положив левую руку на изголовье скамьи, он ладонью и кончиками пальцев коснулся ее плеча. Она не отпрянула, и даже не шелохнулась, напуганная и завороженная новыми чувствами, которых она не знала до сего дня. Смутное предчувствие, что столь интимный и чувственный жесть всего лишь прелюдия, чего то большего и неизвестного, не давало ей отстраниться, страшась и робея, но всем телом желая того.