– Так в чем все-таки его обвиняют? – нетерпеливо перебил его Арсентьев.
– В шпионаже, Николай Алексеевич, в шпионаже, и в государственной измене, – на последних словах, он понизил голос, а голову, опустил едва ли не на колени, в знак того, что сказанные слова, имели такую значимость, что даже произнося их, человек мог сам себя подвергнуть крайней опасности, – затем немного помолчал, сделав театральную паузу и выпрямившись, как ни в чем не бывало, продолжил: – С кем и о чем он вступил в сговор доподлинно неизвестно, но учитывая все вышесказанное, неудивителен и даже предсказуем сей исход, все таки как важно, с малых лет, прививать моральные ценности, воспитывать детей в строгости и богобоязненности, так ведь голубушка? – обратился он к жене, завершив рассказ неожиданным жизненным выводом.
– Верно, Павлуша, верно, – кротко ответила та, как того и требовалось.
– Говорят, его арест дело решенное. И лишь вопрос времени когда именно это произойдет. Тем не менее, как не прискорбно это признавать, достаточных доказательств его преступлений Мейера у Третьего отделение пока нет. Но повторюсь, это лишь пока, ведь между доносом и арестом как водится, всегда месяц ждут, – добавил Трусов.
Лиза была едва жива, сердце колотилось будто заячье, она ожидала всего: прелюбодеяния, карточных игр, промотанного наследства, дуэлей, долгов, пьянства, всех тех пороков, что являлись скорее нормой, нежели исключением в высшем свете. Но только не этого!
Разговор в гостиной принял привычное русло, дела политические были оставлены и забыты, а на замену пришли дела земные, да житейские, что оказались важнее и интереснее. Говорили о завтрашней охоте, и о планах на вечер, что приготовить и что подать, а на что уж и глаза не глядят, и что не при каких условиях и подавать не стоит. На охоту изъявили желание отправиться все, и даже дамы, кроме Лизы. Для вида и она согласилась, но решила завтра сказаться больной, чем раньше никогда не пользовалась, но теперь, ее недуг как нельзя пришелся кстати. Как бы она не пыталась принимать участие в беседе, мысли неизменно возвращались к Мейеру, и оттого все ею сказанное было не к месту и не ко времени. Нужно ли верить услышанному? Надо ли полагаться, на слова Трусова? И надо ли вообще полагаться на то, что говорят другие? Она с малых лет знала, что и о ее семействе злословили не мало. Отец ее Николай Алексеевич Арсентьев, несмотря на то, что происходил из дворянского рода, который когда то обладал и титулом и землями, на момент вступление в наследство, от своего рода получил лишь имя, умирающую деревеньку да долги, которые будто нарочно всегда ходили парой с титулом. И сидя на последней ветке, умирающего генеалогического древа, недолго думая, нашел для себя единственно возможное решение, а именно женился на дочери известного Московского фабриканта Кошкина, обменяв свой титул на деньги, и ни минуты о том не жалел. Продолжив дело тестя, в качестве подспорья, занялся торговлей химическими и колониальными товарами, что даровало ему финансовую и физическую независимость от родственников жены. Затем заработанное удачно инвестировал в банковское дело, а именно в первый Коммерческий банк Петербурга, через год другой, третий, нанял ловких управляющих, и, в конце концов, удалился на покой, наслаждаться праздной жизнью и природой. Но это лишь на первый взгляд, в реальности же старый ястреб зорко следил за бизнесом и цепко продолжал держать все в своих руках. Словом, после тернистого пути Арсентьева к успеху, сквозь компромиссы совести и чести, молва скорее из зависти, нежели из праведного гнева, как только не злословила о нем и о его супруге, считая со всей убежденностью, что рождение дочери-калеки не иначе как наказание Господне за грехи. Но все это лишь за глаза. Ну а в глаза? Заискиванье, подхалимство, и молчанье, ибо великая сила власти и денег способна сомкнуть даже самые разговорчивые рты.