Немного каждый привел войск на эту битву - тысяч по восемь, но и князь, и гетман понимали важность победы для перелома затянувшейся войны. Победа Хованского означала бы заключение необходимого царю Алексею Михайловичу мира, хотя бы перемирия. За последние три года царь провел в России три набора людей в войско и поставил в полки восемьдесят тысяч солдат. Все возможности были исчерпаны, поскольку перед тем ходил по русской земле мор, бунтовали города, неисчислимы стали крестьянские побеги, опустела казна. Победа Сапеги обрекала на сдачу царские гарнизоны, затворившиеся в городах, - невозможно же долго держаться без подкрепления на голодном пайке. С таким пониманием цели князь Хованский и гетман Сапега столкнули войска. Едва ли они предполагали, что эта битва под Кушликами станет последней большой битвой войны, но уж, верно, суждено было Кушликовым горам положить предел обоюдному истреблению людей в многотысячных сражениях. Как-то сложилось у Хованского с Сапегой так, что, раз изменив князю, фортуна не хотела к нему возвращаться; на войне такая измена приводит к поражению... Вот дрогнули стрелецкие полки на левом крыле, их смяли, и уже ничто, ничто - ни команды, ни вырубка трусов, ни личная храбрость князя, пошедшего в бой, - не может остановить начавшийся разгром. Войско чувствует, что не пришло к нему счастье, и начинают пятиться, а потом и бежать малодушные, а на храбрецов обваливается лавина тяжелой конницы, а беглецам садятся на плечи легкие хоругви - и уж вот на несколько верст мелькают сабли, падают люди, нехотя всасывает кровь осенняя засыпающая земля... Крепкий конь уносит неудачливого князя от позора и бедствий пленения, и еще малый отряд отрывается от погони, но войско... было войско - и нет его, заканчивают с ним счеты победители, оно еще бьется отдельными очагами, но гасят их клинки полковника Матулевича, а там новогрудской хоругви, а там - кобринской, а рядом - пылкие гусарские сабли. И уже ведут повязанных офицеров и сгоняют в толпу простых воинов... Тяжек будет их плен; долго им ждать, пока разменяют один за одного полоны, а до того дня надо как-то дожить, и кладется на лица печать обреченности... Эх, горы Кушликовы, еще один скорбный день, еще одна братская могила!
Да, пожалуй, последняя. После Кушлик вплоть до Андрусовского мира в 1667 году все бои обходились малой кровью. Даже отнятие виленских замков совершилось как бы само собой. Царский воевода Мышецкий, когда подошло к городу войско, рассудил, что не удержать ему Нижний замок своим гарнизоном в восемьдесят человек. Но и отдаваться на вражью милость было противно для верного царева боярина. Он перетащил в замковое подполье десять бочек пороха, приладил фитиль и решил поджечь его, когда сойдется в покои по его вызову весь его малочисленный отряд. Гулко прозвучал бы этот взрыв в легком ноябрьском морозце, обратив каменную твердыню на берегу Вилии в памятную гробницу, выплеснув в небесную высоту столб порохового дыма и сноп из восьмидесяти душ. Да, сильный характер был у князя Мышецкого - не отказать ему в твердости духа. Только не повезло ему, не сподобил его господь совершить этот подвиг. Все предусмотрел воевода, кроме одного, но, пожалуй, важнейшего - что не у всех крепок дух и прочна вера, и слабость человеческая защищает себя иной раз надежнее оружия. Не желает геройски умирать слабый человек, все в нем противится смерти; еще в бою делает он приказанное дело, но самому взойти на пороховую бочку, если есть иной выбор, - нет, не пускают его ноги. И уж тут можно пожалеть храброго, мрачноватого князя, что не удалось ему так ярко, быстро, весело оторваться от грешной земли и войти в историю той войны образцом верности царской присяге - умереть, но не сдаться. Что ж, в том нет его вины, он осуществил бы свое строгое решение. Десяток солдат, проведавших о подвальной начинке, не захотели взрываться, связали своего воеводу и открыли ворота...