Попугай расслабил взгляд, и картина потеряла резкость. Подвижные фигуры детей поплыли в ней наперекрест друг другу и, перемешавшись, заиграли бесформенными разноцветными кляксами. Отбросив знание о том, кем они являлись на самом деле, какаду представил, что это действительно и есть пятна над водой, некоего неизвестного рода скопления радости с детскими голосами. Море то вбирало их, то выталкивало из себя, а то они метались на его поверхности, теребя её и взбивая.
Что-то неземное было в этих кляксах, что-то не из этого мира, божественное. Слишком разительно отличались они от всего остального, слишком спокойно становилось на сердце, глядя на них. Как будто сама полоса пространства, в которой они существовали, была случайной в настоящей реальности. Будто бы мир дал трещину, и в ней показалась иная действительность, источающая невозможную для земной жизни лёгкость. Пляж померк перед ней, расслоившись до мутного тумана: звуки его стали неслышными, люди стали не видны, ощущение присутствия в нём притупилось. Он точно отступил на шаг назад, как отступает минутное прошлое, когда оно ещё не ушло, но уже позади настоящего. Только позволь себе думать, что его сюжеты не минули, и вот они, как явь перед глазами. Но лишь отвлекись, вздрогни или хотя бы вздохни по-другому, и уже их нет.
Грань тонка. Такая она между временами и между кажущимся и вещественным, и между всем тем, что одно от другого на расстоянии веры.
Марчелло это чувствовал, поэтому не отводил взгляда от пляшущих на воде пятен и не заострял его, а смотрел сквозь, охватывая видимое исподволь. Если бы ещё он мог не думать о том, как долго продолжается это созерцание, если бы имел свободу от любых ожиданий… Но он думал и ждал завершения, поскольку, зная время, подозревал, что оно не обходит замеченные кем- либо трещины в пространстве, а идёт через всё на своём пути, без разбора.
За суматошной полосой цветных клякс мелькнули две человеческие фигуры, и Марчелло понял, что волшебству иного мира осталось быть недолго. Глаза попугая больше не могли его видеть. Трещина в пространстве сузилась и исчезла. Вместо пляшущих пятен на отмели играли дети, а к берегу, по колено в воде и взявшись за руки шли Лука и Кьяра.
Для Марчелло в ту минуту день у моря закончился. Нет, какаду не увезли немедленно обратно в дом с глициниями. Он провёл на пляже ещё не один час, наблюдая морскую воду, людей в купальных костюмах и чаек. Всё это радовало попугаю глаз, однако большего не было. Таинственное предчувствие угрозы ушло, и иной мир на отмели не открывался, сколько бы Марчелло не расслаблял взгляд. День, как вместилище не часов, но особых событий, был завершен. Окончательно какаду в этом уверился, когда понял, что не прислушивается. Шёпот волн, звуки пляжа и неба объединились, а это означало, что необыкновенного не осталось: все чудеса уже произошли.