На другой день Марчелло не смотрел в зеркало. Проснувшись, он долго плакал. Слёзы из его глаз полились сами собой, и он долго страдал от них, как от боли. Позже он был пьяным и наговорил много гадостей цветному портрету на тумбе. В конце концов он оплевал его, а ночью рвал какие-то вещи и порезал палец о разбитого фарфорового ангела.
Следующую неделю какаду был болен. Недуг неизвестной природы уложил его в постель до самых выходных, сделав на это время безудержным алкоголиком и хамом. Несколько раз звонил его телефон, в его дверь несколько раз стучали. Все эти знаки внимания попугай послал пьяным криком ко всем чертям. Люди его раздражали, он не хотел их слышать.
В пятницу ночью Марчелло собрал и выстирал постельное бельё, вынес в мусорный бак пустые бутылки и принял душ. Он понял, что начал выздоравливать и в следующие два дня звонил и стучал в двери своих друзей. Их было двое, оба устали его утешать. Попугай знал, что надоел им, но всё равно приходил в их дома и вёл себя капризно.
Наступивший понедельник выключил телефоны друзей и закрыл их двери, оставив какаду в одиночестве. Отражение в зеркале стало казаться Марчелло несчастным и поэтому уродливым. Тогда он купил новое зеркало, длинное во весь его человеческий рост, и повесил в спальне: ему хотелось ругать себя за собственное уродство. Как видно, это оно было во всём виновато.
Осень стала ещё красивее. Был октябрь; ни дождинки, только жёлто-рыжие листья и холод.
В доме напротив поселился новый жилец. Марчелло он не понравился: такой же уродливый, как и он, и в комнате его наверняка висело такое же зеркало для самобичеваний…
Иногда по утрам какаду успевал увидеть, как тот выходил из своих дверей с мопсом подмышкой и шёл по усыпанной листьями алее в парк, всегда один- только он и пёс.
Любопытное одиночество.
Попугай начал вставать раньше, чтобы не пропустить появление соседа. Каждое утро он поднимался по будильнику в семь, варил кофе, садился за стол напротив окна и наблюдал.
В четверть восьмого новый жилец выходил из своей двери, закрывал её на ключ, поворачивался лицом к улице, поднимал воротник своего прямоугольного в мелкую клетку пальто, что-то говорил псу в руке и спускался по длинному языку ступеней, ведущему от двери к тротуару. На его ногах были надеты жёлтые ботинки из грубой кожи на высоком квадратном каблуке, на запястье застёгнуты часы с большим чёрным циферблатом, на шее в несколько оборотов повязан белый шарф. Ступая по сброшенным клёнами звёздочкам листьев, он уходил в облетевший парк, и попугай провожал его спину взглядом.