Я только сейчас начинаю понимать, какая супапава у меня теперь есть. Никто из моих соседей со мной не здоровается. Но мне все равно. Я не испытываю негатива, я прекрасно могу поздороваться сама, спросить или попросить. Мои друзья веселятся без меня – отлично, что им друг с другом весело, или хотя бы сносно. А мне просто хочется дома побыть. Ну и что, что без всяких «привет».
Я бы раньше умерла. Обязательно ведь думала, что меня должны любить или ненавидеть. А если «ненавидят», то «да какого хуя, мне очень грустно, я ничего не сделала.» И помнить ещё должны! Мне все безразличны: и с деньгами люди, и со связями, и с подписчиками, и с битками. (Мистиков люблю, всратые интересны, умненькие – но поштучно.) И я понимаю, что вот такие фурии – тоже не для каждого.
Одиночество – это не когда у тебя нет друзей, и некому тебе привезти йогурт, или съездить куда-то за чем-то в твою мигрень или первый день месячных. Одиночество – это когда твоему партнеру за тебя стыдно в моменте. Это когда возникает мысль, типа что сейчас несёт твой друг, и почему он несёт это каждый день? Когда не хочется выбирать подарок на день рождения. Когда диалог, а мозги не кипят.
Я все ещё мечтаю встретить кого-то, кто со мной все это разделит. И мы не будем друг другу в тягость, и нам не нужны будут искусственные лимиты. А пока я даже не буду не то что трахаться. Не буду ни с кем здороваться.
Не важно, какой остров, и сколько кубиков на твоём байке, важно как истошно ты плачешь на этой скорости, не узнаешь свой голос, думаешь: и это я? Почему я?
MARCH 18 AT 1:27 PM
Настольная энциклопедия невроза
В детстве у тебя была настольная книга для девочек, настольная книга для мальчиков, потому что и брат был тоже. Настольные книги: повара, стервы (видимо было модно?) и «Как ухаживать за животными».
А «Энциклопедия невроза»? Почему о ней никто из бабушек, одноклассников, маминых подруг, ни одна конченая «Света с работы» не подумали?
Как заказать на OZON?
MARCH 30 AT 1:22 PM
Две мои травмы: деньги и ты
Помню у Полины было написано о себе «радость». Вот и я родилась, чтобы быть такой радостью – так я всегда думала. Я говорила об этом своему парню, а он соглашался. Это мне нравилось в нем больше всего. Мир был жестким, в нем были холодные подъезды, метель и рваная зимняя обувь. Эту обувь приходилось чинить в киоске у дяди Леши – отца моей одноклассницы. Одноглазого, кстати. Глаз он потерял ещё в прошлом веке, в процессе работы.
Я не хотела испытывать страдания, делая что-то для других. Матушка говорила, что только бы я была не швея. Батя и отчим занимались примерно одним, и им обоим не нравилось. Моя бабушка уходила на дежурство – о ужас! – первого января. И ее начальники не разрешали брать на завод собаку, а она была маленькая.