- Наверно, не продлят. Что-то перед собранием они говорили нехорошо.
Поднебенный грозно взглянул на болтушку:
- ...в связи с тем, что Дима Глазов уходит от нас на производство...
Послышалось протяжное "а-а-ах!". Все зашевелились и оглянулись на Митю. Тетушка с блокнотом горестно всплеснула руками.
- ...переводом в Южно-Туруханский госпромхоз, - закончил Поднебенный. Посыпались вопросы.
- Да, охотником, - сдержанно и глухо ответил Митя, хотя внутри все пело.
Вечером долго не удавалось заснуть, вспоминался прошедший день, он представлял Поднебенного, который своим всесильным видом, вескими словами "уходит на производство" как бы тоже приобщался к повороту Митиной судьбы и наслаждался паникой сотрудников. Представлял Хромыха: прощаясь, тот особенно твердо посмотрел ему в глаза и резанул: "Все. Давай", что означало: "Дуй в свой Лондон и быстро назад, а то как даст морозяка, так и вмерзнешь посреди Хурингды вместе с хахоряшками".
Спать надо, подумал Митя и закрыл глаза. Из темноты с естественной и привычной неизбежностью выплыло строгое бабушкино лицо.
Забери свое, отдай мое... - думал Митя. Забери - отдай... Твое мое... Что твое? Что мое? Что вообще значит "мое" и "твое"? И как определить границу, когда давным-давно нет ни "моего", ни "твоего", а есть только "наше". Бескрайнее наше, где слито в одно - и князь Андрей, и капитан Тушин, и "парнишка из второго батальона", которого ты, как ни старался, не смог не впустить в свою отзывчивую душу, и дед, колющий листвень на берегу бескрайней реки, в которую не войдешь дважды и в которой никогда не разберешь, где кончается вода и где начинается небо. И которая по берега полна странной штукой под названием "свобода". Я не знаю, где мое и где твое, а знаю одно - если совесть моя приходит в облике близкого человека, как я скажу ей: "Отдай мое?"
Утром Митя поехал за билетом, а когда вернулся домой, в прихожей несуразно толпилась чужая обувь. Из комнаты вышел дядя Игорь с бледным лицом и красными глазами и сказал:
- Митя, папа умер.
- Когда? - зачем-то спросил Митя.